Началось это в один обычный, ничем не отличающийся от других, день. Как всегда, отстояв утреннюю проверку, мы пришли работать в клуб. На пороге нас встретил Щегол и объявил следующее:
- Короче, в клубе теперь будет проводиться капитальный ремонт, и поэтому теперь вы не работники художественной самодеятельности, а подсобные рабочие. Будете постоянно находиться здесь и выполнять всю грязную работу. Не дай Бог, я узнаю, что кто-то из вас съебнул в барак. Пиздуйте и работайте. Нас отдали в распоряжение исправленческой бригады, которая существовала в колонии для того, чтобы уничтожать дух в человеке. Бригадиром у исправленцев была тварь с погонялом Шалай. Эта сволочь не задумывалась о своем будущем и вершила беспредел на каждом своем шагу.
Буквально за пару дней от внутреннего устройства зала клуба ничего не осталось: была разобрана сцена, убраны все зрительные ряды, со стен сняли отопительные радиаторы. Нам дали кувалды и заставили пробивать дыры в стене. Каждый вечер нас водили в режимный отдел, где били каждого за то, что мы плохо работаем. Курить во время рабочего дня запрещалось, о чифире даже не заикались.
Из всех работников клуба с данной прожарки соскочило всего три человека: Серега – клавишник, Дима - местный певец и Андрей. Они отмазались, сославшись на подготовку к смотру художественной самодеятельности. Мне Андрей предложил стать звукооператором за умеренную плату, чтобы отмазаться от строительства, но я отказался. Мне больше не хотелось связываться с этим человеком.
Приходя вечерами со стройки, я валился с ног, находя силы лишь на то, чтобы умыться и лечь спать. На выходных я просиживал в бараке, помогая рисовать председателю секции досуга стенгазеты и прочую наглядную агитацию. Таким образом, я зарекомендовал себя местным художником. Меня все чаще стали отмазывать от посещений стройки клуба для того, чтобы я рисовал для отряда. Оказывается, за мое художество барак получал неплохие баллы в колоническом соревновании. Победить в таком соревновании старался каждый отряд, т.к. передовику представляли льготы. Постепенно я стал въезжать в бальную систему и старался срубить для своих пацанов больше баллов. Из-за моего стремления помочь отряду я угрелся в исправленческую бригаду. А получилось это вот как.
Как-то вечером в клубе меня встретил Щегол:
- О, Соломин, что-то я давно тебя в клубе не наблюдал?
- Так я это, Женек, в бараке стенгазеты рисовал.
- Так ты художник у нас, значит?
- Ну, вроде как да…
- Ну значит так, с завтрашнего дня ты – работник свинарника!
Я был шокирован таким поворотом дела и в расстроенных чувствах вернулся в барак. Делать мне ничего не хотелось, и я сел на лавку и закурил. Ко мне подскочил Андрей:
- Что скучаем, Юрок?
- Да так, о своем, - нехотя отозвался я.
- Слышал я, что Щегол тебя прищучил, к исправленцам отправить хочет. Зря ты не согласился в «звукачи» податься, сейчас бы все ровно у тебя было.
- Слышишь, Андрюша, иди лучше этапникам на уши присядь, ну его на хуй.
- Ну как знаешь,- сказал мой собеседник, и ретировался на другую лавочку.
Зайдя в барак, я столкнулся с Серегой – клавишником:
- Юрок, тут такая фигня нездоровая происходит, с Андрюхой лучше никаких дел не имей, это он Щеглу на тебя льет, каждый день ему талдычит, мол ты уклоняешься от работы, что тебя типа наказать надо.
- Да я уж понял, спасибо.
Вот, оказывается, какие разные бывают на свете люди. Кто-то с душой, по-человечески, готов последнее отдать. А кто-то из-за корысти своей и натуры блядской способен по костям твоим пройти.
На утро меня вызвал Щегол:
- Ну что, художник, клуб тебе больше не нужен? Решил в отряде отсидеться?
- Я ж не просто так сижу, я пацанам помогаю.
- Короче так, помощник, тут надо клубу помочь, хочу душ здесь сделать. Нужна мне для этого керамическая плитка, сорок квадратных метров. Если закажешь из дома это дело, то забуду о твоих залетах.
- Нет, Жень, я ничего заказывать не буду, мама у меня не миллионер, и если тебе нужен душ, то тяни плитку сам, - резко отреагировал я.
За свое упрямство я поплатился направлением в «исправленческую» бригаду. Род занятий здесь был следующий: нам дали неподъемные кувалды, о которых я уже упоминал ранее, и загнали на «кучу». «Кучей» в зоне прозвали огромную гору щебня, который изготавливали зеки, вручную дробя кувалдами железобетонные плиты и сваи. Вот на такую работенку я и напоролся. Честно признаться, труд не из легких. Отдыхать я мог лишь тогда, когда нас приводили в отряд на проверку. Перекуры были по три минуты каждый час, но сидеть на них было запрещено. Самым ощутимым наказанием здесь был запрет на разговоры, т.е. долбя сваи, мы не должны были разговаривать друг с другом. Считалось, что за разговорами время летит быстрее, а так как мы были исправленцами, то задачей мусоров и козлов было нас заебать по полной. Отработал я в этой бригаде две недели, разбил в кровь руки так, что о рисовании речи быть пока не могло.
Вернувшись в барак, я принял решение навсегда расстаться с клубной деятельностью. Для того чтобы свалить из клуба, я должен был идти на прием к зам. начальника колонии по воспитательной работе. Должность эту занимал в то время Бугаенко Сергей Викторович, мордатый, тучный такой мусорила, злой, как собака помойная. Я записался на прием и стал ждать. На неделе меня дернули, и я оказался перед дверью Бугаенко:
- Здравствуйте, осужденный Соломин, статья 111 часть 2, срок…
- Хватит, хватит тараторить, - перебил меня Бугай, - что там у тебя?
- Понимаете, Сергей Викторович, клуб – это не мое. Я не сошелся с коллективом, да и душа к музыке у меня не лежит. Разрешите мне в отряде художником работать, я рисую хорошо, буду стенной печатью заниматься?
- Рисуешь, говоришь. А кем ты там в клуб-то?
- Барабанщик.
- А с духовым оркестром играешь, когда зона на промзону выходит?
- Да, Сергей Викторович, играю.
- Ну так вот, иди рисуй, но с духовым оркестром играть будешь.
- Хорошо, понял, спасибо.
Так я добился того, что целыми днями стал сидеть и рисовать в бараке, а утром и вечером выходить с «духачами» на плац.
XVII
Рисовал я свои стенгазеты в комнате «НЭВ», там у меня был свой стол, свое, так сказать рабочее место. За соседним столом сидел Мишка Рябош, который исполнял обязанности секретаря. Мишка был осужден еще по малолетке за разбой. Дали ему тогда 9 лет, хотя то, что он совершил, разбоем назвать было трудно. Будучи шестнадцатилетним пацаном, Мишаня вместе со своими ровесниками, насмотревшись американских боевиков, решил заработать деньжат. Вычислив какую-то дачу в своем районе, в которой, по их мнению, должны были жить богачи, они стали строить план захвата. Готовились к предстоящей делюге основательно. Соорудили пост наблюдения, на котором сидел человек с биноклем и записывал время прихода-ухода хозяев. Нашли у кого-то дома охотничье ружье. Наделали себе шапочек-масок. Выбрали подходящий день и ворвались на дачу. На их беду хозяева оказались дома, и парням пришлось их вязать. Хозяевами оказались две женщины, которые никак не могли понять, что надо этим малолетним разбойникам. «Золота-брилиантов» на даче не оказалось, а с пустыми руками уходить не хотелось. Поэтому они вынесли все барахло, какое попалось под руку. Это было содержимое кухонных шкафчиков и холодильника. По большому счету, преступление, совершенное ими, выглядело смешно, но хозяева дачи оказались родственниками одного высокого чина из правительства РФ. Поэтому и повязали ребят практически сразу, и срок дали по самый не балуй.