Шло время, и Лимонова стали все чаще дергать в штаб. Практически каждый день к нему приезжали адвокаты, которые суетились о досрочном освобождении.
Каждый день, приезжая в лагерь, адвокаты и друзья писателя закидывали ему неплохие продовольственные передачки. Там было настолько много всего, что Эдуард не зная, как всем этим распорядиться, доверил это дело мне. Ну а что я? Больше половины всего этого добра я отдавал на так называемый общак, который мы сделали вместе с Антоном. По идее, в красном лагере не может быть общака, так как это считается соблюдением воровских традиций и строго карается. Но мы с завхозом все-таки сделали такой своеобразный фонд и откладывали курево с чаем для нужд барака. Ведь и в зоне за все надо платить. Остальное пили и ели сами, что-то отдавали другим зекам.
Сам Эдуард все больше стал уходить в себя. Это было понятно. Ведь когда решается вопрос в отношении твоей свободы, по-любому нервишки дают о себе знать. Кто-то говорил, что его отпустят без проблем, кто-то пророчил обратное. Ажиотаж вокруг его личности был большой. Для того чтобы освободиться условно-досрочно, надо было иметь на своем счету список заслуг перед колонией, которых у Эдуарда не было, ввиду того, что провел он тут около месяца. Но адвокаты стояли на своем, и аргументом служило хорошее поведение в тюрьме. В зоне, конечно тоже не особо сопротивлялись, и даже пошли на встречу, сделав фиктивно писателя активистом, записав его в секцию общественных корреспондентов колонии.
И вот настал день суда. В зоне как всегда провели зачистку на предмет неугодных личностей среди зеков, уборка опять была на высшем уровне, и опять никто не мог попить чифир, так как ждали. Ждали суда, а вместе с ним гору журналистов.
Суд удовлетворил ходатайство, и Эдуард был освобожден. Но, по закону, после постановления суда, осужденный должен был провести еще десять дней в колонии, так как этот срок давался на обжалование. Эти десять дней Лимонов продержался на удивление легко, хотя ходили слухи о том, что прокурор обжаловал постановление суда.
Хозяин, чухнув, что писатель скоро покинет пределы колонии, стал проводить экскурсии, на которых водил Лимонова по всем помещениям зоны, как представителя комиссии, и показывал, как все тут хорошо и чистенько. Надеялся на то, что у писателя останутся сладкие воспоминания о чудо-лагерьке.
В последние дни Эдуард советовал мне писать надзорную жалобу по моему делу.
- Юрий, надо добиваться своего оправдания, ведь нельзя же так, сидеть ни за что! Попробуй обязательно, напиши.
- Хорошо, Эдуард, я попробую, но не верю я во все это.
- Попытаться надо. Я обещать не буду, так как сам не знаю, что ждет меня за воротами, но если появится возможность хоть как-то повлиять на ход твоего дела, то я обязательно приложу к этому усилия.
- Спасибо, Эдуард.
За несколько дней до освобождения писателя обнаружилось, что пропала тетрадка, в которой он делал свои записи. Мы с завхозом прошмонали все тумбочки в бараке, но ничего так и не нашли.
- Это мусорские прокладоны, Эдуард, тут уж ничего не поделаешь, - сказал Антон, - такая уж тут зона, ничего не вынесешь.
Освобождался писатель рано утром. Благодаря живости нашего бугра Сафара, мы пробили Эдуарду баню вне очереди, в которой он так и не успел толком помыться, за ним прибежали мусора:
- На выход, быстрее, Вас уже ждут, там много народа Вас встречать приехало, требуют Вас.
Поэтому чифир, который мы заварили за освобождение остался не тронут.
В сопровождении начальника отдела безопасности Эдуард покинул лагерь.
После этого прибежали мусора и забрали все вещи писателя, вплоть до мокрых после бани трусов, для музея колонии! Вот ведь бля, на что способны «колхозники».
XXIII
Но не все в случае с пребыванием Лимонова в лагере было так гладко, как казалось бы.
Однажды Мишка, это было на второй или третий день нашего знакомства с писателем, отказался идти пить чай.
- Ты что, Мишаня? - удивленно спросил я. - Когда это ты от чая отказывался?
- Да ну нахуй, Юрок, не буду и все.
- Бля, что-то здесь не чисто, говори давай.
- Да ладно, нормально все, не хочу просто.
- Говори, бля, тебе что, за Лимонова предъявили?
- Ну да.
- Что говорят?
- Говорят, что он пидор, и то, что я с ним чаи гоняю. Мне в клубе не дают к общаковому чайнику подойти, как пидору, сука, говорят, чтоб свою кружку заводил, и угорают целый день. Нахуй ты с этим дедом связался?
- Бля, кто говорит-то?
- Ну Дима Данкин, Ерема.
Ерема и Данкин были в лагере секретарями СКК – совета коллектива колонии. Ввиду занимаемой должности вели они себя вызывающе. Хотя в принципе секретарь, это как шнырь у босса, но они думали, что им многое дозволено, сидели в клубе в своем кабинете, пили чифир и нихуя не делали, только сплетни собирали, как старые бабки. Мишке довелось работать в клубе с ними в одном кабинете. После того, как он побыл писарем в бараке, его перевели на должность «ответственного по трудовому и бытовому устройству осужденных после освобождения». И вот, в кабинете стояло три стола, из которых самый задроченный был у Мишани, хотя работы у него было во много раз больше этих козлов. И они, от нехуй делать, постоянно ебли Мишке мозги.
- Ну их нахуй, Миха, ты думаешь, если бы дед был пидор, я бы сел с ним жрать? Или завхоз наш прожженный, его вся зона боится, стал бы чифирить с ним? Кого ты нахуй слушаешь? Этих уродов? Хуле тогда они в столовой за общие столы то садятся? Там ведь Лимонов тоже жрет. Бля, Миха, я спрашивал у него за эту книгу, где он якобы нигеру жопу подставил, не про себя он писал, понимаешь? Человек жил за границей, зарабатывал с гулькин хуй, писал какие-то статьи, которые на хер никому не нужны были, и не знал, как быть дальше. И написал скандальный роман, о жизни распиздяя-эмигранта из России, который живет, как ему заблагорассудится, одевается во всякую хуйню, и ебется с кем попало. Ну это я так вкратце конечно, там своя философия замучена. И вот называет он этот роман – «Это я – Эдичка!», типа приветики из России к вам приехали Эдички-педички! Че ты ржешь? Вот, но писал не про себя, понимаешь? Это художественное произведение. Он и сам не рад, что главного героя своим именем назвал. Теперь вот, каждый третий, видя его, говорит: «Так это ж пидор!». Да какой он нахуй пидор? Смотри, ему лет хер знает скока, а за ним до сих пор пиздюхи-сыкухи бегают. Письма пишут. Он баб ебет, Миша, понимаешь? Вот так. Так что не выебывайся и пойдем пить чай.
- Бля, так эти пидоры ведь серьезно в клубе…
- Так ты им и скажи, что они и есть пидоры, раз за общак сели, который Лимонов загасил.
После этого разговора чай мы все-таки попили вместе, но позже я пошел к Антону:
- Бля, завхоз, что за хуйня? Хули эти собаки в клубе Рябошу мозги ебут?
- А…То что Лимонов пидор?
- Ну да.
- Юрок, Рябош твой сам ведется. Я там был сегодня у них, они над ним угорают, а он всерьез воспринимает. Скажи ему, пусть не гонит, нормально все. И Данкину я скажу, чтоб прекращал.
После этого случая еще пару раз кто-то пытался намекнуть, но быстро затихал.
Помимо предъяв от зеков, мне предъявили за писателя опера, а это уже посерьезнее будет.
За весь срок меня ни разу не дергали в опер отдел, а тут хуяк:
- Соломин! В оперчасть!
«Вот попал, - думал я, - и что же это операм понадобилось то от меня?»
Оперов в зоне боялись все. Это такие гандоны, которые вызывают зека на беседу и пиздят его, заставляя с ними сотрудничать и сдавать информацию о других. Много народа в зоне страдало от их выходок и если тебя вызывали в оперчасть, хорошего это никак не предвещало.
- Здравствуйте! Осужденный…