- Да, Боб, попал ты крепко. Ну, ты не грусти, кому сейчас легко? Жена-то ждет?
- Конечно! Она на Новый Год на тюрьму приезжала с Воликом. Ее не пустили, и она в полночь открыла шампанское возле ворот тюрьмы, чтобы ко мне быть поближе.
«Вот это любовь! – подумал я. – Никогда бы не поверил, что белая девушка может так полюбить темнокожего парня. Вот ведь, оказывается, какая непредсказуемая штука любовь!»
- Юрок, поди сюда, - это звал меня Федор, - я смотрю, ты адаптировался неплохо, пацаны за тебя плохого не говорят, соображаешь быстро. Пора и пользу начинать приносить во благо жития нашего арестантского. Давай-ка ты, друг, подтягивайся к дороге. В курсе ведь, что это такое?
Дорога меня заинтересовала еще с первых дней пребывания в тюрьме. Я удивлялся сообразительности тех, кто ее придумал. Дорогой называлось средство общения между арестантами, так называемая тюремная почта. Любой зек мог написать записку (маляву) своему приятелю, находящемся в любом месте тюрьмы, и отдать свое послание на дорогу. Дорога прокладывалась из камеры в камеру – по воздуху (это когда от окна к окну натягивали канат и по нему туда-сюда гоняли малявы), через отверстия в стенах (кабуры), по дальнякам[14] (канатик запускался через унитаз и через канализацию оказывался в другой хате). Длина каната (коня) была в два раза больше, чем расстояние между камерами, для того, чтобы можно было перетягивать от одной к другой различные грузы с малявами, чаем и сигаретами. Существовало множество видов упаковки отправляемого груза – это была целая наука. Мне всегда было интересно посмотреть за ловкостью дорожников.
- Хорошо, Федор, я с удовольствием пойду изучать это искусство.
- Ну, вот и ладушки. Только смотри, дорога – это святое. Любой косяк – и ты круто попал. Так что будь аккуратнее.
Потихоньку я начал осваивать премудрости дороги. Стас учил меня вязать канаты. Для этого распускались вязаные вещи и носки. Учил запечатывать грузики с сигаретами и чаем – они заплавлялись в целлофан. Учил правильно подписывать адрес на малявах. Иногда доверял мне перегнать маляву из хаты в хату.
- Понимаешь, Юрок, - учил Стас, - без дороги в тюрьме не жизнь. Она нам очень помогает. Сидят, например, подельники в разных хатах, а им договориться надо, что следователю говорить, чтобы показания совпадали. Вот они и общаются друг с другом с помощью дороги. Мусора начинают какую-нибудь хату щемить – сразу отписка по тюрьме: «На помощь!», значит. Ну и так далее. Поэтому дорога – это святое. Здесь все строго. Мусора постоянно рвут коней, пытаются перехватить переписку. Так что, если вдруг палево какое, а у тебя мульки на руках, сделай так, чтобы они не попали к мусорам: гаси их в дальняк, жри, делай, что хочешь, но только не запали, а то пиздец будет. Врубаешься?
С каждым днем я все больше времени проводил на дороге и все больше вникал в ее тонкости.
В тюремной жизни вместе с тяготами были и приколы. Одним из таких приколов было присваивание кличек. Если у человека, заехавшего на централ, не было погоняла, ему присваивала прозвище тюрьма. Выглядело это следующим образом: человек вылазил на решку и орал на весь тюремный двор фразу: «Тюрьма, старушка, дай кликушку, не мусорскую, а воровскую!». Со всех сторон выкрикивались различные погоняла, из которых надо было выбрать себе подходящее. В благодарность за погремуху надо было спеть песню.
Как-то один парнишка, заехавший к нам, попросил таким образом его обозвать. Предложения поступали разные, но он никак не мог выбрать. Потом кто-то крикнул: «СОЛИСТ».
-Не, не катит, - ответил наш герой.
-Да ты не понял, брат, солист это не тот, который песни поет, а тот, который капусту солит!
Тут вся хата просто упала со смеху.
-Ништяк, катит! Буду солистом. А че, пацаны, капусту солить, это же в бабле купаться! Клевое погоняло!
Иногда меня вывозили в ИВС на допросы.
- Юрий, почему ты такой упрямый? Все равно, дело твое почти доказано, остались небольшие мелочи, - разводил меня следователь, - мать хочет к тебе приехать, но пока не дашь показания, я ее к тебе не пущу. Зачем молчишь? Сознайся – сидеть меньше будешь. Мы походатайствуем, и судья сделает снисхождение.
- Как вы не понимаете! Я этого не делал, мне не в чем сознаваться, - стоял я на своем.
- Дурак ты, Юра. Все равно тебя посадят. Я ведь как лучше хочу.
Я понимал, что меня разводят. Чего-то им не хватало, чтобы завершить дело, и они копали под меня яму, а помогали им в этом мои так называемые друзья.
Я уезжал на тюрьму, где мне сообщали, что срок моего ареста продлен.
Я писал жалобы в различные инстанции, но не дождался ни одного ответа. Я начинал понимать, что вся эта мусорская система сильно отлажена, что эти «слуги закона» научились обходить этот закон стороной и сами вершили «правосудие» так, как им удобнее. Они зарабатывали свои «звездочки» на жизнях невинных людей. Вместо того чтобы искать преступников, они брали крупные взятки и подставляли тех людей, которые не могли им заплатить.
Позже мать рассказывала мне, что этот следователь за мое освобождение просил у нее двадцать тысяч долларов. Получается, что жизнь человека, стоит немного - заплати мусорам, и убивай кого хочешь.
- Юрок, дойдет дело до суда – выбирай суд присяжных, - учил меня Федор, - там люди обыкновенные сидят, не испорченные мусорской системой. Сумеешь доказать, что это не ты убивал – пойдешь домой, а не сумеешь – на зону поедешь и надолго. Вот такие, брат, дела. Сам с ними уже пятый год воюю, доказать не могут, а посадить хотят. Благо адвоката мне сильного братки наняли. Пятый год на этой тюрьме отвисаю, а уйти пока не получается. Тут ведь как. Попасть сюда очень просто, а вот выбраться практически невозможно. Беспредельничают собаки, стрелять их надо.
Как-то заехал к нам в хату парнишка. Не успели за ним тормоза закрыться, как он с порога заявил:
- Пацаны, а где здесь наколки делают?
- У, да ты откуда такой ушлый-то взялся? – засмеялись братки.
- Со станции я, со Столбовой. Давно хотел в тюрьме побывать, наколки сделать. Меня Кеша зовут.
- Ты что, больной что ли? Кто ж это по своей воле в тюрьму-то хочет? – сидя за дубком поинтересовался у него Ваня. Ваня – парень мажористый, сын богатых родителей. Когда на воле был, любил на машинах крутых кататься, бандита из себя строил. Занимался вымогательством, за что и угрелся.
- У меня дядька сидел, его в деревне все боятся. Я тоже хочу стать таким, - браво отвечал Иннокентий.
- Да ты подожди наколки-то делать. Сидор[15] сначала разбери, с пацанами познакомься, чифирни.
- О, чифир я люблю.
- Это когда ж ты его полюбить-то смог? – еле сдерживая смех продолжал беседу Ваня. – Ладно, иди, чифирнем, если ничего за собой не чувствуешь.
- А как это, «чувствовать за собой»? – удивленно спросил Кеша.
- Чувствовать за собой? Хм. Ну, это когда письку, например, сосал или в попку баловался. Понимаешь?
Кеша подошел к Ване поближе и спросил шепотом:
- А если я хер у дядьки на вокзале целовал за пятьдесят рублей и бутылку пива, это тоже значит «чувствовать за собой»?
- Ого! – оторопел Ванек. – А у меня отсосешь за банку сгущенки и вязаный свитер?
Кеша, немного поразмыслив, родил следующее:
- А можно я пять минут подумаю?
- Во пидор, бля! Сука, уже с воли обиженными заезжают! Охуеть можно! – разорялся Федор. – Это ж надо хуй сосать за пятьдесят рублей! Что ж там, блядь, все жить разучились?! Да хочется тебе пива – своруй! Ну, твари, ну, гандоны! Иди к дальняку, падла, - там жить будешь. Да и вообще, на хуй ты нам в хате нужен. Ебать тебя стремно – тощий какой-то и в болячках весь, чухан задроченый. Завтра мусорам скажу, пусть в «обиженку» тебя переводят, к братьям твоим, петухам. Во, бля, молодежь пошла! Охуеть! – никак не мог успокоиться Федор.