– Кар.
– Не ее, а его.
– Л-ладно. Извини. НЕ РАЗГЛЯДЕЛ.
– Кар!
Мэри краснеет и зажимает рот ладошкой.
– Что он сказал?
Девочка продолжает зажимать рот, сдерживая смех, и лишь трясет головой: не спрашивай, мол.
– Мэри!
– Ох! Ну! Он тоже!
– Что – тоже?!
– Не разглядел… хи-хи!..
Место для поединка выбрано на ровной поляне, на берегу реки, и, разумеется, от зрителей нет отбою. Не каждый день можно увидеть такое, верно?
Толпы, впрочем, не получается, к изрядному удивлению гоблинов.
– Я думал, будет давка, – говорит Акут-Аргал.
Джон Рэд качает головой:
– Нет. В Англии подобные поединки не редкость, и люди знают, как себя вести, чтобы смотреть было удобно.
– Я полагал, простому люду не так просто привить заботу об удобстве остальных.
– Плетка.
– О!
Они молчат, наблюдая за подготовкой. Зрители устраиваются поудобнее, Генора-Зита последний раз проверяет доспех, а сэр Томас просто стоит, опершись на гигантский дубовый двуручник. Доспехов на нем нет, лишь простые полотняные штаны и рубаха. И сапоги, разумеется.
Сапоги эти и являются предметом спора: Генора-Зита потребовала, чтобы в случае поражения рыцарь сменил обувь. Это странно и вызывает у Джона Рэда различные подозрения.
– Это странно, – говорит барон. – Требование насчет сапог. Я правильно понимаю, что дело в запахе?
– Нет, сэр рыцарь, ты понимаешь неправильно.
– Я так и думал. Вы воины, и запах для вас…
– Всего лишь легкая неприятность, да.
– Тогда в чем дело? Почему твоя лучница вообще прицепилась к моему рыцарю? Ведь я прав, вы, гоблины, никогда ничего не делаете просто так?
– Знаешь, – задумчиво тянет Акут-Аргал, – общение с людьми – интересная штука. Раньше я бы сказал: глупые, слабые, трусливые существа. Потом… Потом я познакомился с Повелителем, дальше – больше… Слишком часто вы оказываетесь другими. Смелее, умнее…
– Взять хоть меня… – фыркает Джон Рэд.
– Да, взять хоть тебя.
– Лучше возьми леди Генору… То есть, Генору-Зиту. Вечно я путаюсь с вашими именами.
– Она не леди. Она такой же воин, как и мы. И, да, ее зовут Генора-Зита. Имя не дробится на части, хорошо, что ты запомнил.
– И почему она…
– Ты стареешь, Джон Рэд. Неужели непонятно, почему?
– Чтоб я сдох! – сэр Джон замирает с открытым ртом, уставившись на гоблина. Лицо его разом становится красным. – Эх… Я и правда старею!
– Просто ваши девушки так себя не ведут.
– Да… Но получается, что она сама… как-то это…
– Еще раз, она – не леди. Она воин. – Акут-Аргал смотрит на поединщиков, убеждается, что те еще и не думали начинать, и продолжает. – Помнишь, мы говорили про родовую память?
– Ха! Как такое забудешь!
– Ты забыл. Все вы – все время – считаете нас людьми. Только иногда вопите: демоны, демоны! Но даже тогда… А мы не люди.
– И не демоны.
– Гоблины. Мы – гоблины. Любой из нас хранит память своих предков. Ты хоть понимаешь, что это значит? Помнить пятьдесят поколений… сто… больше, быть может… Ваши девушки должны дорожить своей честью – наши же легко могут перечислить всех своих любовников за последние полторы тысячи лет. Чего им стесняться?
Джон Рэд сгребает бороду в кулак и принимается раскачиваться с носков на пятки и обратно.
– То есть, старая и опытная… э… женщина… э… соблазняет моего рыцаря? – уточняет он, наконец.
– Тоже нет. Память-то не ее. Она – молодая женщина, воин и – всегда помни об этом – гоблин. Человеку этого не понять. К тому же, она последняя в роду, а значит, ее память острее, так-то вот.
– Последняя?
– Орки вырезали весь род змеи южных холмов.
– Орки… у вас к ним, должно быть, серьезные счеты.
– У вас тоже. Они пытаются уничтожить человечество, помнишь?
– Да… С такими врагами можно идти на смерть, оно того стоит.
– Ты опять не понимаешь, – вздыхает Акут-Аргал. – Опять говоришь со мной, как с человеком. Гоблины меньше боятся смерти, потому что наша память живет в роду. Мы не можем бояться, потому что после нашей смерти об этом страхе узнает весь род. А это – стыдно. Мы не можем строить интриги против своих. Мы не можем предавать… По крайней мере, без риска потерять лицо. Посмертно потерять. Мы – не люди.
– Но Генора-Зита последняя, так?
– Да, – кивает гоблин. – Она последняя, и детей у нее нет. Если она умрет – погибнет память всего рода.
– И ты говоришь, что вы меньше боитесь смерти?!
– Меньше. Хотя, по-моему, должно бы быть наоборот: у вас есть вера… а у нас ее нет.