Эф покачал головой.
– Вот и я не могу, не могу оставить ее одну… Это мой долг, как друга, и это мой единственный шанс хоть как-то искупить свою вину перед ней…
Ал немного помолчал, прежде чем продолжил.
– А по поводу страхов… – он снова взглянул на Эфа, тяжело и решительно. – Наверное, ты сейчас думаешь, что раз я такое говорю, то мне не хватит сил, не хватит стойкости довести все до конца. И, соглашусь, сомнения справедливы. Только вот ты упускаешь из виду один факт: решать мне придется не только судьбу Руни, но и свою собственную, а еще твою, Ники, Агни, возможно будущее каждого человека в мире. И, сам понимаешь, у меня, по сути, нет выбора. Все или ничего. Все или ничего, брат, – Ал усмехнулся: горько, больно, с обреченностью и облегчением одновременно. – Это – моя судьба. Я чувствую. Ты, конечно, будешь смеяться. Но, правда, с того самого момента, как ко мне пришел Влад, с самых его первых слов, я знал – я должен, должен это сделать, – он слабо улыбнулся, потом поднял глаза, с мольбой посмотрев на брата. – Дора, Эфи, прошу тебя, не мешай мне, как бы ты ни волновался, как бы ни переживал, прошу, не мешай, если у тебя нет действительно серьезных причин. Позволь мне наконец занять свое место. Я так этого хочу, всегда хотел. Дора… Помнишь, как в детстве… Снова оставь мне гостинец в тайнике и верь, что я вернусь, и я обязательно вернусь. Еще много раз.
Ал замолчал, а Эф так остался сидеть сосредоточенно, напряженно, не шевелясь, будто продолжая слушать.
– Хорошо, – наконец, сказал он охрипшим, тихим голосом.
Брат тут же облегченно улыбнулся и словно просиял, отбросив с лица бледные тени.
А в голове Эфа на секунду промелькнула настойчивая, пугающая мысль: ты совершаешь ошибку, ты знаешь это. Но даже так он не мог отказать. Не мог отказать Алу, ни здесь, ни когда-либо в будущем. Ведь, как и брат, он чувствовал себя виноватым и ответственным. Виноватым за то, что Алу вообще пришлось столкнуться со всем этим. И ответственным за любое собственное решение: в прошлом, настоящем, грядущем.
– Хорошо, – повторил Эф увереннее и громче. – Все или ничего. Арто виэ, – он поднял в воздух остывшую кружку с чаем и, хотя на сердце у него было совсем не радостно, улыбнулся.
– Арто виэ, – отозвался в ответ Ал, легко касаясь кружки Эфа краем собственного стакана. – Меру, брат. Я этого не забуду…
– Очень на это надеюсь, – ехидно прищурившись, добавил Эф, и они вместе устало засмеялись.
Когда Эф, спустя некоторое время, все-таки добрался для подготовленной ему комнаты в гостевом доме, то чувствовал себя крайне утомленным, перенапряженным и разбитым, а вокруг еще лишь яркими, летними, томно-жаркими, но уже не обжигающе палящими, августовскими красками сверкали, наполненные шуршанием мобилей и громким шумом городской толпы благодатные послеполуденные часы. В мыслях Эфа, настойчиво маячило напоминание о назначенной на сегодняшний вечер встрече, однако он не знал, где найти силы для еще одного такого, не менее серьезного, важного разговора. Будь он в Маре, то наверняка спустился бы в библиотеку, погрузившись в сосредоточенную, непоколебимую тишину многочисленных полок и стеллажей, заставленных ровными рядами книг, или вышел на улицу, прогуляться по извилистым дорожкам около бывших крепостных стен, с упоением ловя прорывающийся в осыпавшиеся трещины дерзкими, смелыми порывами океанический бриз и наслаждаясь по своему мелодичным шумом разбивающихся о скалистый берег волн, а вернувшись, чувствовал бы себя вновь бодрым и свежим. Но Мара осталась далеко-далеко за его спиной, а здесь, в Альстендорфе, он уже не мог ощущать себя дома. Однако разговор с братом стоил затраченной энергии, ведь он так тосковал по нему и все эти годы тяготился как-то негласно установившимся между ними холодным молчанием, и теперь хоть на мгновение оно прекратилось.
В итоге Эф, кое-как разобрав свою небольшую дорожную сумку и обустроившись в новом жилище, просто завалился спать, проснувшись лишь тогда, когда мягкий свет северных сумерек нечеткими глубоким тенями заполнил его небольшую комнатку.
Бри опустила голову и краем глаза уловила серовато-синюю, подрагивающую тень от собственных пальцев на глянцево-белой стенке широкой чашки, наполненной чуть больше, чем на половину остывшим кофе. Рядом на тонком фарфоровом блюдце медленно засыхали остатки мягкой, пышной булки, от которой Бри то и дело отламывала крохотные, крошащиеся кусочки, порой забывая доносить их до рта. Несмотря на прохладу, проникающую внутрь заведения через распахнутые настежь окна с легкими, вздымающимися верх, яркими, белыми парусами занавесок посреди густых сумерек вечера Бри ощущала сковывающую горло духоту, а по ее высокому, практически прямому лбу стекали капельки липкого холодного пота. Каждый раз она, промакивая их бумажной салфеткой, долго выдыхала, набрав полный рот воздуха, и обмахивала себя ладонями рук.