Он не плохой или хороший. Он не убийца. Он – маг в абсолютном, истинном смысле этого слова. Его целью и единственной ценностью является магия, ради нее он делает все: живет, дышит, предает, помогает, спасает.... Он говорил, что хотел одного: не дать миру умереть. Не дать умереть магии. Остальное – не важно, цена – не важна, люди – не важны. Даже его собственная жизнь ему не так важна, как его цель. Уж не знаю, почему он стал таким, но его страсть губит все, к чему он прикасается. Столько жизней ради магии. Тысячи лет ради нее. Вот так просто и сложно одновременно.
Джо внимательно посмотрел на Руни. Ее глаза ярким, ровным, глянцевым блеском переливались в свете медленно плавающих в воздухе огоньков. Во взгляде девочки читались интерес и внимание, некоторое любопытство, может быть узнавание, но не удивление.
«Значит, она уже сама все поняла, – одновременно с сожалением и облегчением отметил про себя Джо. – Да разве пришла ли бы она сюда в противном случае?! Наверное, нет. Значит она уже…»
– Ты знаешь, сколько лет стоит тут на вершине горы этот дом? – спросил Джо, после небольшой паузы.
Руни неопределенно покачала головой.
– А ты? – сказала она осторожно.
– О, да! – бледные губы старого тренера растянулись в странной, какой-то новой, мрачно-торжествующей улыбке, и он добавил. – Я потратил достаточно много сил, чтобы выяснить ответ. Дом очень-очень старый, милая. Кажется, его построили еще во времена Первого Парламента…
Во взгляде Руни промелькнуло понимание. Так, будто он прочитал ее мысли. Так, будто они были заговорщиками.
… И у него всегда был один неизменный и, кажется, бессмертный, хозяин – Нердан Йорман, магистр, основатель Службы, ректор Альстендорфского университета и убийца последнего безумного короля.
Маг, с которым я планирую покончить раз и навсегда.
Синевато-фиолетово-серый снег мелкими, словно крупа, хлопьями валил с усыпанного яркими звездами, чистого ночного неба, наполняя безразличную, холодную, безжизненную, будто навсегда застывшую пустоту раскинувшихся вокруг горных долин и острых, рваных силуэтов громадных черных хребтов, странным, нехарактерным ощущением изменяющегося, текучего времени. Руни сделала пару шагов, кое-где собравшийся в небольшие, пушистые сугробики снег на узкой ветвистой тропинке неловко скрипнул под подошвами ее еще толком не разношенных ботинок, и остановилась. К горлу волнами подкатывала противная, тянущая тошнота. Она пришла сюда в надежде на облегчение, но сегодня эта умиротворенная неподвижность гор лишь раздражала и еще больше бередила тяжелые, пугающе-неприятные мысли.
Это была ее первая, самая первая зима, здесь, в известных лишь немногим живущим ныне людям труднодоступных горных долинах средь пронзающих безбрежное небо острых хребтов Ижгира. Первая зима: самая долгая и гнетуще-трудная, первая зима: время невообразимых, судьбоносных открытий.
Еле заметные следы, вереницей тянущиеся по обдуваемой ветром тропинке, медленно таяли в холодном, бледном, мертвом свете звезд. Руни невольно размышляла о том, что случилось несколько часов назад, и порой проглядывающее впереди мыслей осознание масштаба грядущих изменений заставляло желудок неприятно сжиматься, провоцируя новую волну душной паники. Она чувствовала, что мир не оставил ей выбора…
Кажется, это называлось «ситенарным сдвигом». Очередной, сухой, обезличенный научный термин, будто застывшая, прикрывающая непристойность правды театральная маска, тонкий слой мягкого снега на пушистом, еще помнящем яростное тепло жизни животном мехе… Руни, кажется, навсегда запомнила эти налитые кровью, болью, отчаянием, безумием глаза. Она не хотела такого для них, она не хотела такого ни для кого. Но такова оказалась обратная сторона ее магии, великого и редкого дара, служащего сколько жизни, столько и смерти.