– Печально признавать, однако когда-то я и сам глубоко заблуждался в своих суждениях на эту тему. Заблуждался до такой степени, что до сих пор борюсь с плодами собственных трудов.
Он резко повернулся к ней, окинув блестящим взглядом холодных глаз, в котором неожиданно появились совершенно новые, тревожные и одновременно обеспокоенные нотки, словно ему, этому древнему магу, вдруг стало не все равно на очередного, жалкого человека, сидящего перед ним. Появились и тут же пропали.
– Руни, – звуки ее имени, произнесенного им впервые с тех пор, как она попала сюда, прозвучали дико, сухо, непривычно, – асзентэ, «эиорлоэ эра дерлаастэ119», «слияние или разделение» – вот главный вопрос, окончательный ответ на который однажды предстоит выбрать человечеству. Слияние или разделение двух частей одного великого целого, отраженного в каждом из нас, слияние или разделение того, что во взаимодействии своем составляет мир.
С определенного момента истории в научной среде появилась, а впоследствии не только закрепилась, но и стала доминирующей теория, гласящая по сути своей следующее: две параллели бытуют неразрывно друг с другом, однако при этом каждая из них по отдельности есть носитель того, что не приемлет другая. И следовательно их абсолютное единение невозможно исходя из их сущности, из качеств их самости и ведет к взаимной аннигиляции.
Однако, как ты могла догадаться, по другую сторону науки, и, – он усмехнулся, – буквально по другую сторону мира, поскольку парадигма дерлаастэ ведет свои корни из северной научной школы, а концепция эиорлоэ, наоборот, из южной, в той самой Ложе Заблудших одно время вновь обрела новое дыхание идеологически противоположная теория. Параллели должны быть соединены, слиты друг с другом, и лишь их окончательное взаимное проникновение, а в переделе их безоговорочный и безвозвратный синтез, есть залог вечного существования действенной, активной магии в мире. Без выполнения этого условия краевые орты окончательно потеряют свои особые качества, и в конце концов магия станет недоступной для большинства из живущих – люди потеряют связь с ней, возможно, навеки.
Когда-то я, будучи воспитанным северными традициями, свято верил в то, что мы – маги, первостепенно обязаны обеспечить нерушимость границ реальности и магии. Именно такой образ мысли я позднее, как профессор и наставник, вкладывал в головы учеников, порой жестко пресекая любое инакомыслие и попытки открытой дискуссии. Мы, маги севера, смеялись над странными суждениями южан, щедро приправляя научные доводы колкостями насчет их пристрастий к полудозволенным в приличном обществе развлечениям, не давая этим суждениям даже шанса заслужить наше доверие. А зря… Со временем, особенно с приходом трудных времен, размышляя, я все чаще и чаще возвращался к постулатам Ложи Заблудших, поначалу находя их разбор просто-напросто занимательным упражнением, однако затем, погрузившись, вникнув в суть куда сильнее, не смог согласиться с их ошибочностью. Скорее наоборот, теперь собственные убеждения вызывали у меня гораздо больше сомнений и недоверия, чем раньше. В итоге я окончательно разуверился в теории родной научной школы, полностью приняв позиции главных своих оппонентов. Только вот, к огромному сожалению, на окончательное понимание ушло время, составляющее далеко ни одну обычную для человека жизнь… Время, которого никак не могло оказаться в распоряжении моих учеников.
Он вновь отвел глаза и долгим, немигающим взглядом наблюдал за суровым, словно застывшим во времени пейзажем за окном. Казалось, он по-своему привязан к этим таким же, как и он сам, неизменным, почти вечным горам, привязан куда больше, чем к любому живому существу во всем сущем мире. Ведь все они, люди, появлялись и уходили, пролетали мимо него, подобно снежному вихрю в пору тихих, мягких метелей конца зимы, лишь колко касаясь обнаженной кожи, а гордые вершины верно служили и крепкой, нерушимой стеной, и верным, терпеливым собеседником, и бесконечным источником суровой, непокорной красоты. Так разве можно было не сродниться, не проникнуться невольной симпатией к ним? Наверное, нет.
Он просидели в молчании несколько минут, прежде чем продолжил, обращаясь скорее к далеким безмолвным вершинам, чем к сидящей рядом Руни.
– Вала… – неожиданно тяжелый вздох вырвался из его груди. – Я помню тот день, когда впервые увидел тебя: еще совсем юную, но уже знающею себе цену. Помню, как ты, взволнованная и бледная, приносила мне свои первые рукописи. Помню твое лицо, подернутое ужасом осознания, освещенное внутренним пожаром упрямства и решительности, когда ты вернулась из того рокового путешествия, помню темную блестящую глубину твоих полных слез, сожаления и безусловной веры глаз, обрамленных веером уже далеко не первых морщинок, в тот краткий миг перед вечным расставанием… Эх, Вала… Ты оказалась слишком хорошей ученицей и магом. Однако у тебя была всего одна единственная, пусть и очень долгая жизнь. Всего одна, и ты не поняла ни меня, ни его… А я в те далекие арки был еще слишком глуп, чтобы вразумить тебя, и слишком слаб, малодушен, чтобы остановить даже ценой твоей жизни.