И снова двинулись в новые края скрипучие телеги переселенцев, целые поезда, растягивавшиеся на несколько километров. Ганнибал словно ожил, стряхнув с себя дремотное оцепенение. Здесь делали последнюю остановку перед переправой через Миссисипи. Недельку-другую готовились к трудной дороге, чинили снаряжение и упряжь, покупали сухари, сахар, соль и, наконец, трогались в путь — за счастьем.
Скольких ожидало на этом пути не счастье, а разорение, крах мечты и ранняя смерть от непосильных нагрузок! Но переселенцам некогда было задумываться о подстерегавшей их опасности. Были среди них и настоящие романтики-первопроходцы, а еще больше было таких, кому не терпелось захватить землю, пока их не опередили конкуренты. Поэтому, напрягая последние силы, они рвались на запад, все дальше и дальше. А по обочинам дорог тянулись скелеты мулов и волов да одинокие могилы, заваленные камнями, чтобы койоты не вырыли костей…
Странная это была жизнь. Со всех сторон обступали лагеря путников непролазные чащобы и болота. Высоченные Скалистые горы с их крутыми снежными пиками вставали на тропе непреодолимой преградой. А те, кто сумел взять эту преграду, видели перед собой бескрайнюю степь, прерию, до самого горизонта поросшую кустами полыни — единственным топливом, какое здесь можно было найти.
По ночам бродили вокруг стоянок хищники, и никто не рискнул бы отойти на десяток шагов, не прихватив с собою ружья. Жили прямо в фургонах или ставили палатки, в которых летом задыхались от зноя, а осенью дрожали от холодов. Зимовать приходилось прямо там, где застал первый снегопад, и, как грибы после дождя, росли городки, поселки, деревни, порой состоявшие из двух-трех недолговечных домов.
На фронтире всех сплачивала одинаковая судьба. И требовалось от каждого не так уж много: твердость духа, смекалка, сильные руки. Других фронтир не принимал. Неженки да нытики не выдержали бы тут и месяца.
Каждый день был заполнен тяжелой работой и суровой борьбой с дикой, неподатливой природой. Природа казалась чудесной, и сами будни фронтира тоже были чудесными, полными невероятных опасностей, неожиданностей, трудностей, о каких и не подозревали, пускаясь в дорогу. На фронтире родились американские сказки и легенды. И почти во всех них прославляются мужество и сообразительность, рассудительность и хитрость. Без таких качеств переселенцу было не обойтись. Обступавший его мир выглядел громадным, таинственным и пугающим. Истории, которые рассказывали на фронтире, заполнены этим ощущением простора, который резко укрупняет любую деталь, придавая черты необычности, величественности и событиям, и людям.
В этих историях все «не по правилам»: герои попадают в немыслимые ситуации, их окружают диковинные вещи, они должны прямо на месте прилаживаться к совершенно невозможным обстоятельствам, поминутно попадая впросак, весело, залихватски вышучивая самих себя, но никогда не теряя присутствия духа и уверенности, что нет на свете ничего такого, с чем бы не справился человек, вышколенный фронтиром.
Позднее подобные истории начнут называть рассказами-небылицами. Это и в самом деле небылицы, только такие, где фантастика и реальность перемешаны до неразличимости, а в чудовищных преувеличениях все равно чувствуется доподлинная правда. Юмор для них обязателен — несдержанный, грубоватый, какой-то дикий, если судить по обычным меркам. Но на фронтире было не до изысканных норм этикета, а истории сочиняли и рассказывали люди, не слишком искушенные в литературных приемах. Они просто повествовали о жизни, какой ее видели изо дня в день. И, сами того не зная, создавали литературу чисто американскую, не похожую ни на одну другую литературу в мире, хотя пройдет не так уж мало времени, прежде чем эти рассказы будут записаны и изданы в книжках.
У Марка Твена тоже очень много таких вот рассказов-небылиц. Он их наслушался еще ребенком — от матери, от ее кузена Джеймса Лэмптона, необыкновенного выдумщика и враля, от многих людей, осевших в Ганнибале, но словно бы все еще живших там, на фронтире, где прошли их лучшие годы. Да и сам Ганнибал тогда еще был типичный городок фронтира. Граница, правда, отодвинулась далеко к тихоокеанским берегам, но нравы и понятия фронтира держались по всей Миссисипи еще долгие годы.