— Куда деваются дохлые жуки? А откуда берется рыба? И ветер когда перестает дуть, куда пропадают качания деревьев? А кто ты такой? Кто такие драконы?
Почему ты молчишь? Мои сокровища, которые я зарыла под деревом, их потом найдут?..
Темный человек молчал и лишь покачивал всклокоченной головой. Так продолжалось вечность — вопросы не иссякали, но и ответов не было, а от этого любопытство лишь набирало силу. Вопросы становились совсем нелогичными, гримаса легкого недоумения на полуразложившемся лице сменилась негодованием, потом с раздраженным воплем: «Нет, ну я не могу так работать!», темный человек сорвался с облака и пропал в тумане. Облако и туман перестали быть белыми и начали темнеть в грозовом свете, исходящем от одной-единственной темной тучи, которая постепенно заполняла все пространство сна. Лентина вскрикнула и вновь начала падать, но теперь было страшнее, чем тогда, в детстве — скорость падения была поистине ужасающей и приближающаяся равнина означала неминуемую смерть. Сковывающий страх заставлял цепенеть, не пытаясь спастись. Сквозь муть и туман, проносящиеся мимо, она услышала слабый голос: «Три, четыре, пять, шесть, семь — просыпайся. Ты можешь вернуться, тут тебя ждут, ждут друзья, которые помогут. Возвращайся…». Голос, сначала слышавшийся едва-едва, теперь грохотал, перекрывая вой разыгравшегося урагана, заполняя пространство.
Лентина вдохнула последний раз воздух своего ускользающего детства и проснулась. Сначала попыталась резко сесть, но обнаружила, что ее руки крепко стиснуты кем-то. Начала отбиваться от этих оков, очнулась уже окончательно. Мокрые ресницы затрепетали, и она открыла глаза. Увидела Ди Астрани, бледного до серости, мать Оливию, у которой от усталости подрагивали руки. Выдохнула и села:
— Получилось? Я сделала, то, что должна была?
Повитуха прижала дрожащие руки к покрасневшим глазам, пытаясь скрыть поток слез:
— Девочка моя, мы тебя едва не потеряли. Прости, прости меня. Тогда, давно, я, наверное, ошиблась, посчитав тебя достаточно сильной для этого бремени, — повитуха прижала ничего не понимающую девушку к себе. Лентина начала вырываться, оскорбленная недоверием:
— Ха! Почему это я недостаточно сильная? Что ты, запертая среди своих больных-рожениц-младенцев и лекарств, знаешь о моей силе? Я смогла выжить там, куда вы меня отправили, я смогла выжить после того, как родила не совсем обычного ребенка, которого твои сестры посчитали клумбой, которая сможет лишь есть, спать и испражняться, я смогла выжить после того, как узнала истинное лицо того, за кого вышла замуж. В конце концов, я еще маленькой девчушкой смогла выжить там, где никто не смог! И в этом сне — он не мой сон, он навеян твоим мастерством, я смогла заставить уйти того, кого ты боишься так, что не всегда можешь даже назвать его имя!
Капли воды, наконец, упали на пол, растекались, собираясь в небольшую лужицу. Роженица, кричавшая за стеной, благополучно разрешилась от бремени, и ее вопли сменил писк новорожденного.
Лентина огляделась по сторонам, не узнавая место, где находилась, потом быстро-быстро заморгала. Спустила ноги с кушетки, исподлобья поглядывая то на повитуху, то на астронома:
— Простите меня, я не хотела говорить всего этого, — начала вставать и упала на пол, потеряв сознание, чудом избежав удара головой о край кушетки.
Кастыри вскочили, одновременно приблизившись к упавшей девушке.
Она была без сознания, дышала часто-часто и сомкнутые веки трепетали, силясь открыться. Вроде бы придя в себя, Лентина открыла глаза, Ди Астрани облегченно вздохнул, но, всмотревшись в побледневшее лицо девушки, отпрянул. На него и сквозь него смотрели пустые глаза, полные багрового пламени, из странно раздувшегося горла раздался хриплый мерзкий смех, и тихое пение на каком-то неизвестном языке… Повитуха взяла Лентину за локоть и начала ей что-то шептать на ухо, невзирая на то, что та с недюжинной силой пыталась вырваться. Мать Оливия взглядом попросила астронома о помощи — вдвоем смогли удержать тело, выгибающееся в немыслимую дугу.
Повитуха зачастила, зашептала — песня Виты, праматери повитух, могла помочь, а могла и погубить. Песнь эту исполняли только посвященные, и только в случаях, когда другой надежды на спасение не оставалось. Мать Оливия, закончив молитву, едва дышала от усталости — слишком много сил уходило на мольбы о помощи. С каждым взмахом отвращающего жеста повитухи Лентина вздрагивала, выпрямляясь и начиная дышать спокойнее. Повитуха вновь начала отсчет, прищелкивая пальцами. На счете «три» Лентина открыла глаза, огляделась и зашлась в безудержных рыданиях: