10 декабря 2003 г.
Мария Николаевна Аввакумова родилась 22 апреля 1943 года в селе Верхняя Тойма Архангельской области. Среднее образование получила в городе нефтяников Альметьевске. В 1967 году окончила журфак Казанского университета. Первые стихи с подачи Евгения Евтушенко опубликовала в журнале «Новый мир». Автор поэтических сборников «Северные реки», «Зимующие птицы», «Неосёдланные кони», «Из глубин» и «Трамвай мечтаний». В 2000 году Юрий Кузнецов помог Аввакумовой составить книгу её стихов «Ночные годы», специально для которой он написал своё предисловие. С 1984 года живёт в Москве.
Кирилл Анкудинов. Неправильные воспоминания
…Знак избранья, особая примета,
Страшный след Твоего прикосновенья.
Всё началось с альманаха «День поэзии» за 1984 год, принесённого мне отцом. Я, четырнадцатилетний подросток, открыл этот альманах и прочитал в статье критика Владимира Гусева «Видеть солнце».
«Юрий Кузнецов?
Инфернальный, безнравственный и пр. — пошли в мозгу привычные слова.
Не такой уж он безнравственный, а просто немного тоже позирует, хотя и талантлив, — хочется сказать спокойную фразу».
Слово «инфернальный» мне тогда было неведомо и потому заинтриговало. Ещё больше удивило определение «безнравственный»: что за поэт такой, которого все привычно называют безнравственным? И хотя критик пояснял, что Кузнецов на самом деле — «не такой уж безнравственный, а просто немного позирует», всё равно меня разохотило.
В этом же альманахе я увидел два стихотворения того самого Кузнецова, прочёл их — и запомнил навсегда. «Воет мартен, или воет сирена. Красные раки ползут» — эти жутко-притягательные строки всё вертелись в моём отроческом сознании, не отпуская.
Я стал собирать информацию о Кузнецове, узнал, что он — почти мой земляк (Тихорецкая, Краснодар — всё это совсем рядом). Потом, роясь в стеллажах юношеской библиотеки, обнаружил тоненькую книжечку «Выходя на дорогу, душа оглянулась» — и стал восхищённо бегать с ней, всем подряд читая стихи про «последнего эмигранта» («Прошу, моему поражению отдайте последний салют» — потом автор изменил — «моему поколению отдайте последний салют» — стало хуже), про «чёрный подсолнух».
Незадолго до этого я сам написал в тетрадке для первых стихотворных опытов…
Тогда Кузнецов манил этим. Правом на неправильный путь, правом на поражение, на нети, на верность «ночному светилу» («осквернённой святыни не надо»). В Кузнецове был соблазн неоднозначностью — а всё остальное вокруг меня было беспросветно однозначно…
На меня нашёл амок. Я искал стихи Кузнецова повсюду; находя, усердно переписывал в тетрадь…
«Как это глубоко, точно, красиво!» — зачарованно думал я.
Закончив школу, я поступил на филфак Адыгейского пединститута и на вступительных экзаменах читал наизусть приёмной комиссии стихи Кузнецова. Моя дипломная тоже была посвящена Кузнецову; и одним из героев моей кандидатской диссертации был Кузнецов (а если бы мне позволили, он был бы единственным героем моей кандидатской). Когда я напишу докторскую, в ней непременно будет идти речь о Кузнецове. Юрий Кузнецов со мной — на всю жизнь…
С первого курса института я попал в армию («перестроечный призыв»; кто был, не забудет), вернувшись через год, раздобыл домашний адрес Кузнецова и отослал ему свои стихи с сопроводительным письмом. В письме я (на своё несчастье) привёл список поэтов, которые мне нравятся. Нормальный «джентльменский набор книжного юноши» того времени — Брюсов, Блок, Анненский, Пастернак, Мандельштам; предпоследним в списке шёл Высоцкий, которого тогда любили все; незадолго до этого я прочитал стихотворение Кузнецова «Гитара» («Смердяков гитару взял у Аполлона») и удивился «высоцким» интонациям; мне надо было прислушаться к голосу интуиции, говорившей: «Здесь что-то не так», — но я этого не сделал. Завершился список поэтом Ш., который считался «учеником Кузнецова»; я решил: «Даже если Кузнецову не по нраву Высоцкий, упоминание поэта Ш. скомпенсирует это».