«Приход каждого молодого дарования всегда радует: ещё одна надежда, ещё одно обещание. Правда, радость тревожна: а исполнится ли обещание? Это покажет время.
Евгений Чеканов обещает. Он не блуждает в метафорических туманах, не вязнет в рутине абстракций, а ищет точного слова. Видение его не расплывчато, а конкретно, у него верные ориентиры: родина, добро, правда. Родина даёт ему твёрдую почву под ногами, а добро и правда — свет и путь.
Конечно, по пути в страну поэзии не обошлось без посторонних влияний, но Чеканов строг к себе и намерен их преодолеть. Стих его предметен, зорок, чётко сфокусирован, бытовые сцены, житейские мелочи, полные потаённого смысла, следуют в стихах одно за другим, как кадры в кино. Он хочет много схватить, увидеть. При этом молодого задора и напористости ему не занимать.
Он по натуре боец и хочет побед. Похвально. Но есть ли они у него? Есть. Впрочем, пусть об этом судит читатель. Я укажу одну безусловную победу. Это стихотворение „Страж Заполярья“.
Тут и сила, и мужество, и беззаветная преданность Родине, а главное — краткость. Так оно и должно быть: большое чувство немногословно.
Юрий Кузнецов».
Проходят ещё три недели; я еду в Москву на очередную «комсомольскую учёбу», везу с собой предназначенные для дарения экземпляры обеих книжек («Ночная тревога» тоже уже вышла в свет) и шесть бутылок водки — напряг со спиртным в стране продолжается.
30 сентября вновь попадаю на Олимпийский проспект, вновь поднимаюсь на 15-й этаж… а спустя примерно месяц записываю для памяти, «как оно было».
…10.87.
Вновь та же квартира, та же комната. Батима с кухни здоровается со мной, как со старым знакомым. Да я и есть старый знакомый!
— Вы ещё не член Союза? — спрашивает она.
— Нет ещё. Собираюсь только.
Ю. К. в добром расположении духа.
— Ну, как там «ускорение» у вас идёт? — спрашивает он насмешливо.
— Да так… — машу я рукой.
— А ты знаешь, что в переводе с восточных языков означает «ускорение»?
— ?
— «Пилить струны»!
— «Пилить струны»?
— Да!
— Как это?
— Ну, струны… их обычно перебирают, создавая музыку, гармонию… А тут пилят! — и он делает движение рукой, будто что-то пилит ножовкой.
Тут уж и до меня доходит — и мы вместе с ним хохочем.
— Ну, что — вышла твоя книжка?
— Вышла… — Я открываю дипломат, подаю ему «Осветить лицо». Заодно и бутылку водки ставлю на стол.
— Ага… — листает он мою книжечку. — Это что ж такая тоненькая? Это разве книжка? Сколько листов? Один и три… Что, много вырезали?
— Да вроде нет… А вы посмотрите — ваше предисловие не сократили?
Внимательно читает.
— Нет, всё так… А твой редактор говорил — трудно идёт, будут резать. Ну, что ж… вон тебе комсомол даже свечку на обложке нарисовал!
— За полгода вышла, — хвастаюсь я. — А у вас ничего вскоре не выходит?
— Какой быстрый! — качает он головой. — Поднимает рюмку. — Ну, давай! За твои успехи!
Закусываем. Разговор идёт о членстве в Союзе писателей. Ю. К. говорит, что хотя бы одну рекомендацию надо брать у себя в организации. Правда, бывают и исключения. Например, он дал не так давно рекомендацию Юрию Доброскокину: того в Воронеже душили, не принимали, и он прошёл в СП, минуя Воронеж.
— Да и у меня тоже… неизвестно, как будет, — замечаю я. — Есть враги…
Речь заходит о приёмной комиссии СП РСФСР. Юрий Поликарпович перечисляет всех, кто, кроме него, туда входит.
— Ну, а всё-таки русские люди перевес имеют?
— Разные есть… Вон Романов, вологодский… Недавно такую чушь нёс! Это ж уши вянут, что он говорит!
— Так ведь и у нас такие же! — кричу я, уже опьяневший. — И у нас! Бездари! А всех талантливых называют жидами!