Мне, такому же бывшему «комсомольцу», члену бюро обкома ВЛКСМ, бросившему журналистику ради литературы, очень скоро становится ясно, что я совершил ошибку. Поэтам при новом режиме живётся, пожалуй, тяжелее всего, ведь они умеют делать хорошо только одно — профессионально работать со словом… но это уже никому не нужно. От Вити Лапшина идут просьбы «помочь с табачком» (почему-то он думает, что в Ярославле с этим проще, чем в Галиче); ярославские литераторы стонут и ропщут на жизнь; некогда весёлый и шумный домик писателей на улице Терешковой наполняется почти гробовой тишиной.
Я продолжаю пописывать стихи, хотя в них преобладает лишь озлобленность и отчаяние; к Учителю уже не езжу и ничего о его жизни не знаю. И всё-таки встреча между нами происходит… но какая!.. через два года на одном из столичных рынков, где мы с напарником торгуем розничным товаром, я издалека замечаю мощную фигуру Юрия Поликарповича — одетый в свой длинный, чёрный кожаный плащ, он мрачно идёт между рядами, медленно приближаясь ко мне… и я не выдерживаю! Я сбегаю, покидаю своё место в торговом ряду. Я не хочу, чтобы Учитель видел меня торговцем!
Несколько раз он снится мне — и всё время либо как-то очень странно, либо при странных обстоятельствах… В середине ноября 1993 года, кое-как заклеив дырку на подошве сапога своей жены (мы уже обеднели настолько, что у меня нет денег на покупку ей новой зимней обуви), я около двух часов ночи ложусь спать… вижу себя в гостях у Юрия Поликарповича: в ожидании близящейся выпивки сижу на кухне, Батима хозяйничает.
— Ну, как вы живёте? — вежливо интересуется она.
— Да так… — машу я рукой, — на выживание…
И тут меня будит реальный звонок в дверь: на пороге стоит мой знакомый, полусумасшедший местный стихотворец, бывший ранее пару раз у меня в гостях. Он весь трясётся:
— А я к тебе! Понимаешь, очнулся в сугробе… надо похмелиться…
— Да ты что, Серёга! — шёпотом ору я. — У меня спят все! Ночь на дворе! Какие ещё опохмелки!
Тот делает изумлённые глаза и, извинившись, ретируется; а я, тихонько матерясь от возмущения, вдруг бросаю взгляд на часы — они показывают совсем не ночное время, а семь утра. «Кто это приходил?.. Серёга ли? — вдруг приходит мне в голову мистическая мысль. — Может, это была проверка? И я её не выдержал… прогнал посланца…»
В самом конце года в жизни моей всё волшебно меняется. Оставив мелкий бизнес, я устраиваюсь в мэрию, становлюсь чиновником и начинаю получать твёрдую зарплату, на которую могу вполне сносно существовать; кошмарный призрак бедности разжимает свои костлявые пальцы, уже почти сомкнувшиеся на моём горле. На радостях я обзваниваю друзей-приятелей, поздравляя их с новым, 1994-м годом. Звоню и Ю. К. (пожалуй, впервые за три последних года).
— Здравствуйте, Юрий Поликарпович! Это Евгений Чеканов, Ярославль. С Новым годом вас!
— А, ты ещё жив…
Голос Учителя мрачен, к разговору Ю. К. явно не расположен. Но я всё же продолжаю:
— Жив ещё… Самого доброго хочу вам пожелать, а главное — здоровья…
— Ну, ладно, привет… — говорит он, явно заканчивая разговор.
— Пока… — упавшим голосом говорю я.
Похоже, Ю. К. обижен на меня… что ж, он где-то и прав — я пропал из поля его зрения на огромный срок. Но со своей натурой я всё равно ничего поделать не могу: когда жизнь меня прижимает, я предпочитаю не «светиться», на свет Божий вылезаю, только будучи «в добром здравии».
Проходят ещё почти полтора года; я тружусь пресс-секретарём областной думы, редактирую созданный мною же думский журнал. Бедность давно позади, я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить семью; стихи помаленьку пишутся.
В апреле 1995 года еду по делам в Москву и впервые за последние четыре с половиной года решаюсь показаться на глаза Учителю. Вот запись об этом.
13.04.95.
Позавчера был в Москве, занёс стихи в «Наш современник» и «Литературную Россию», побывал на парламентских слушаниях (слушал стенания районных газетчиков об их проблемах), пил водку с Димкой из Костромы, бывшим редактором тамошней «молодёжки». Потом поехал к Ю. К.