Увидев меня среди своих семинаристов, Юрий Поликарпович, как мне показалось, меня не узнал (мало ли молодых поэтов в России, и все на ВЛК к нему рвутся!), но позже, уже в процессе учёбы, я поняла, что он меня помнил, потому что как-то по-доброму сказал мне, что я «настырная». Я тогда не поняла, огорчаться мне или радоваться этому кузнецовскому определению. Но «настырность» моя на самом деле была просто непреодолимым желанием общения с Мастером, перед которым я творчески преклонялась ещё со времён своего подросткового возраста. Эта «настырность» была не что иное как страстное желание творческого общения, какого я не имела и не могла иметь в Оренбурге.
Как-то, уже после смерти Юрия Поликарповича, я наткнулась на афоризм, поразивший меня: «Злой человек может вредить двояко — делая зло и делая… добро». Мне вдруг открылось в тот момент, насколько добрым и человечным по своей природе был Юрий Поликарпович! Ведь он, даже казалось бы причинив мне зло (не принял в Союз!), в итоге сделал этим «злом» мне добро. Прими он меня в Союз писателей с первой же попытки, кто знает, поехала ли бы я, умиротворённая «признанием», в Москву на ВЛК? Наверняка так и осталась бы в Оренбурге и в конце концов попросту задохнулась в тамошнем безвоздушном пространстве… Именно поэтической оренбургской камерности я боялась больше всего, словно одержимая клаустрофобией. Как теперь понимаю, я боялась её даже больше сурового взыскательного Кузнецова, перед которым трепетала.
А первопричиной, по которой я отважилась «прыгнуть в пасть тигра», была та кузнецовская фраза про летящую в пропасть Россию и равнодушных к этому полёту над пропастью молодых поэтов. Эта фраза вошла в меня гвоздём (и наверняка не в меня одну!). Показательно и то, что такие и похожие слова я частенько слышала в Оренбурге от тамошних писателей, но эти слова оставляли меня почему-то равнодушной. Видать, имеет большое значение не только то, ЧТО сказано, но КЕМ сказано. Я часто вспоминала эту мельком, без всякого дидактизма, удручённо оброненную Кузнецовым фразу, вернувшись в Оренбург. И по мере того как я размышляла над ней, всё в моей неприкаянно-взбалмошной жизни стало вставать на свои места. Служение Родине для меня, дочери кадрового советского офицера, выросшей в военном городе-гарнизоне, не было отвлечённым понятием, хотя имело в детстве осознание не литературного, но военного наполнения. Понемногу жизнь моя стала обретать очертания и вектор. Во внезапно открывшемся мне наконец-то долгожданном смысле бренной моей жизни поэзии отводилась совсем иная роль — не светской салонной барышни, развлекающей эстетствующих «ценителей», но — защитницы и воительницы России. И всё последующее общение с Юрием Поликарповичем только укрепляло меня в этом открытии такой простой, казалось бы, истины. Но ведь на то они и простые вечные истины, что каждый из нас должен выстрадать их самолично.
Вот об этом, к сожалению небольшом по времени, личном былом общении с Юрием Поликарповичем Кузнецовым мне и хочется немного рассказать.
Во время перекура между занятиями на творческом поэтическом семинаре Высших литературных курсов, когда нависла затянувшаяся пауза, которую никто из нас, кузнецовских семинаристов, не решался прервать в присутствии Кузнецова, я неожиданно для самой себя расхрабрилась и сказала:
— Юрий Поликарпович, у нас вчера Владимир Демурин (оренбургский поэт, мой земляк и однокашник по ВЛК. — Д. К.) женился.
— В который раз? — с короткой усмешкой остудил мой оптимизм Кузнецов.
— В третий… — слегка растерялась я, а стоящий тут же Владимир Демурин не без гусарства меня поправил:
— Вообще-то, в четвёртый!
— Эх, молодёжь! — скептически хмыкнул Кузнецов. — Не хватает ума жениться раз и навсегда.
— Юрий Поликарпович, не всем так везёт, как вам, — не без обиды, поскольку в то время как раз только что вышла замуж во второй раз за однокашника по ВЛК Евгения Семичева, сказала я.
— При чём тут везение? — улыбнулся Кузнецов. — Дело не в этом, просто время на женитьбы терять — всё равно что шило на мыло менять.
Первое семинарское обсуждение на поэтическом семинаре ВЛК — всегда обсуждение судьбоносное. Оно спускает тот глянец гениальности, с которым практически каждый второй (если не первый!) вээлкашник приезжает в Москву. Это обсуждение расставляет акценты и делает дальнейшее общение сокашников более конструктивным. К первому своему обсуждению на ВЛК я готовилась, можно сказать, загодя — перестала спать за неделю до оного, так волновалась. И было отчего волноваться. Во-первых, я знала, как жёстко, подчас даже ожесточённо, обсуждают друг друга поэты. Тут не захочешь, да вспомнишь Дмитрия Кедрина: «У поэтов есть такой обычай / вкруг сойдясь, оплёвывать друг друга…» Ну, до плевков, конечно, не доходило, но желающих самоутвердиться на костях и стихах ближнего хватало.