Для мультипликации метаморфоза, трансформация — обычные формы бытия ее образов.
Важнейшей особенностью мультипликации С. Эйзенштейн считал трансформативность (или, как он называл ее, "варьябильность") мультипликационных образов, творимую фантазией и мастерством ее художников. В набросках к задуманной им книге о Диснее он также именует это свойство "плазматичностью" и объясняет, что художественная материя рисованного фильма, подобно протоплазме, ищет формы для своего воплощения.
В его представлении мультипликация — это огонь, который "способен в наибольшей полноте передать мечту о текучем многообразии Вселенной"[28]. Эйзенштейна восхищала проявляющаяся в этом творческом акте безграничность власти художника над материей и природой, возможность вдохнуть в их изменчивые, подобные музыке структуры мысль и эмоцию. "Какая магия переустроения мира по фантазии своей и произволу! — восклицает он. — Мира фиктивного, мира линий и красок, которому приказываешь покоряться, видоизменяться. Говоришь горе — сдвинься, и она сдвигается. Говоришь спруту — будь слоном, и спрут становится слоном. Говоришь солнцу: "Стой!", и солнце стоит"[29]. В мультипликации, по мнению Эйзенштейна, говорят своим языком начала "первичной все-возможности", стихия приобретшего физические очертания времени, стихия становления, "движимая внутренним волевым импульсом, сама не знающая препон диалектика бытия"[30].
Как высоко ценят мастера мультипликации трансформативность пластического образа своего искусства, видя в нем одно из специфических средств образного мышления, явствует из следующего высказывания выдающегося венгерского режиссера Марцелла Янковича. "Подлинное творчество начинается с применения, — замечает он, — основного закона мультипликационного кино: все может превращаться во все… Это, в сущности, эйзенштейновская теория монтажа в приложении к мультипликационному кино, согласно которой при соединении (монтаже) двух кадров-изображений рождается нечто третье — понятие, содержащее идейную оценку"[31].
Однако далеко не всегда сила художественного обобщения, вложенная в символические образы, созданная средствами мультипликационной трансформации, подчинена строго продуманной идейной структуре целого. Отсюда решительный протест Т. Динова и некоторых других режиссеров против безудержно нагнетаемого в рисованном мультфильме "потока трансформации", чем в последние годы увлекались некоторые мастера на Западе, например французский режиссер Петер Фольдес, сделавший неожиданность, "непредсказуемость" превращений чуть ли не главным принципом своего творчества.
Иносказание и метафора, уподобление по аналогии, по сходству — едва ли не самые распространенные формы поэтической выразительности, применяемые в рисованном и кукольном фильме художниками. Выделяемое при этом сопоставлении, переносе смысла частное, единичное, не теряя своего индивидуального своеобразия, приобретает характер обобщения, в нем раскрывается, акцентируется типическое.
Если можно спорить, является ли знаковым язык натурноигрового и документального кино, с их конкретной, связанной с формами самой жизни образностью, как это делает в своей статье "Знак и образ в киноискусстве" С. Гинзбург[32], то диапазон художественных форм, которыми оперирует мультипликация, часто приводит к обобщенным символико-знаковым выражениям. Многие современные мультфильмы не случайно напоминают древние пиктограммы. "Мультипликация, — говорит Ю. Норштейн, — это изобразительный язык. И можно перекинуть мостик от языка знаков, с помощью которого когда-то общалось человечество, к сегодняшней мультипликации. Мы возвращаемся к предметным знакам, посредством которых можем передавать какую-то художественную информацию"[33].
Следует ли, однако, из этого, что вся художественная структура рисованного и кукольного кино целиком основана только на системе знаков, что всё противоречащее этому принципу не соответствует специфике мультипликации?