— Предлагали, но у меня ни одной не осталось, — равнодушно отвечает Пит. Я вспоминаю закрашенные холсты и невольно ёжусь.
— Почему не нарисуешь новые?
Он ненадолго задумывается, прежде чем ответить мне.
— У меня больше не получается. Не знаю, как я это делал раньше. Даже не могу представить, как можно придумать сюжет картины.
— Раньше ты рисовал свои кошмары, — я вспоминаю наш разговор однажды в поезде. — Это помогало тебе с ними бороться.
Он искренне удивляется моему ответу.
— Очень странный метод борьбы с кошмарами — окружить себя их изображениями и наяву.
Пожимаю плечами и спрашиваю:
— А как борешься сейчас? — начинаю переживать, что вопрос слишком личный, чтобы обсуждать его за завтраком с Сэй и Хеймитчем, но Пит спокойно отвечает.
— Никак. Все бесполезно. Стараюсь спать утром или днем, потому что ночью тяжелее проснуться. А когда просыпаюсь, все равно еще долго пытаюсь понять, где реальность, а где сон.
— И как понимаешь? — тихонько спрашивает Сэй.
— Во сне все легко и понятно, а в реальности в голове такая каша, что невозможно на чем-то сфокусироваться.
После этой фразы все надолго замолкают, чтобы переварить услышанное. Я лично безуспешно пытаюсь представить, что же вообще происходит у Пита внутри, если даже кошмары кажутся проще и легче.
Каждый день он печет какие-то шедевры, которые потом долго расхваливает Сэй.
И каждую ночь я испытываю необъяснимую ярость, когда вижу его с телефоном в руках.
Однажды во время беседы с Аврелием я ненавязчиво спрашиваю, как дела у других победителей, например, у Джоанны и Энни, на что доктор с энтузиазмом предлагает мне самой позвонить им и диктует два номера. Джоанне я даже звоню на следующий день, но она настолько пьяна, что еле ворочает языком, а вот второй номер только прожигаю взглядом.
Это неоправданная ненависть, потому что я даже не знаю, с ней ли беседует Пит. И даже если с ней, то девушка ничем не виновата передо мной. Наоборот нужно быть ей благодарной за поддержку товарища, но тугой узел внутри совершенно не дает мне испытывать никаких благородных чувств.
Порой это накрывает меня настолько сильно, что я реву всю оставшуюся ночь, чувствуя себя при этом последней дурочкой.
Хеймитч уговаривает меня сходить в лес, потому что доктор Аврелий настоятельно рекомендует всем нам загружать себя бытовыми делами. Но мне настолько не хочется показываться в городе, видеть своих старых знакомых, проходить мимо луговины, что я придумываю любые отмазки и другие занятия: мою окна, стираю занавески, протираю пыль и даже несколько раз самостоятельно готовлю ужин. Сэй вне себя от радости и хвалит меня так, будто я ребенок, который произнес первое слово.
Иногда мы даже ужинаем вместе, но чаще всего к этому времени Хеймитч уже предпочитает как следует напиться, поэтому совместные ужины не приживаются, как традиция.
Начиная с сегодняшнего дня, доктор Аврелий за хорошее поведение дозволяет Питу покидать пределы нашей Деревни, и сразу после завтрака он отправляются куда-то с Хеймитчем.
Сижу у окна целый день, но возвращаются соседи только в сумерках.
На следующий день на завтраке и Пит, и Хеймитч не могут поднять без охов и стонов даже руки. Вечером спрашиваю у Сэй, что вообще происходит, и она рассказывает, что в городе ведется активная стройка. В первую очередь отстраиваются жилые дома, потом самые важные объекты инфраструктуры, а к концу лета планируют начать строить фармацевтический завод. Люди все активнее возвращаются в дистрикт, но рабочих рук все равно не хватает, поэтому Пит с Хеймитчем и предлагают свою помощь местным рабочим.
Теперь моя слежка у окна теряет всякий смысл. Я очень волнуюсь за Пита, когда знаю, что он не дома. Да, с ним Хеймитч, но сердцу это не объяснишь. Успокаиваюсь, только когда вижу их на темной аллейке, замученных и уставших, но зато довольных.
Меня с собой, конечно же, даже не зовут, потому что я очень четко дала понять ранее, что не собираюсь покидать свои четыре стены. Остается только выспрашивать у Сэй, чем вообще они занимаются в городе, и как там успехи на стройке.
Женщина говорит, что Пит с Хеймитчем держатся особняком, но все равно являются предметом всеобщего внимания. Все жители знают нас в лицо, поэтому мы тут вроде местных знаменитостей.
Они помогают строить основные жилые улицы: таскают материалы, вывозят мусор, копают, короче говоря, делают все, что требуется. Спрашиваю, чем занимается сама Сэй, и она рассказывает, что своими силами восстанавливает Котел, который теперь будет полностью легальным. Сейчас там ничего купить нельзя, зато она снова кормит всех желающих своей стряпней. Готовить приходится очень много, потому что после окончания работ все набрасываются на еду, как голодные волки.
Сэй жалуется, что, как и раньше, не хватает свежего мяса, которое сейчас привозят всего раз в две недели.
— Давай я попробую помочь, — говорю я раньше, чем успеваю подумать, потому что жалею женщину за ее титанический труд. Она целыми днями помогает всем вокруг, так еще и персонально опекает нашу троицу. — Может быть, смогу приносить тебе пару уток или белок, как раньше.
Она очень радуется моей инициативе, а я только после задумываюсь, какое обязательство на себя вешаю. У нас только налаживается обычный быт, и, если Пит в своем восстановлении движется семимильными шагами, то я скорее еле ползу со скоростью черепахи.
Успокаиваю себя только тем, что Сэй никогда не осудит меня, даже если я в итоге не сдержу обещания.
Тем не менее, на следующий день я встаю еще до рассвета, одеваюсь, беру лук и отправляюсь в лес.
Лето уже почти вступает в свои законные права, так что даже ранним утром на улице тепло. Ноги несут меня мимо новых строений, мимо братской могилы, которая уже начинает порастать зеленью и полевыми цветами. Природе все равно на революцию, на потери и горе людей, она стабильно окрашивает мир яркими красками и наполняет воздух свежим ароматом лесных трав.
Пробираюсь через почти порушенный забор на окраине дистрикта, и бегу прямиком в лес. Когда добираюсь до нашего с Гейлом обычного места встречи, замираю и оглядываюсь, будто старый друг может поджидать где-то за деревом. Но здесь никого нет и, наверное, никогда уже и не будет. Мысль укалывает меня, будто иголка, но это вовсе не причиняет боль. Просто напоминание, что все изменилось, и никто не остался прежним, — такова цена нормального будущего.
Мелкие работы по дому хоть и дали возможность размять закаменевшие мышцы, но эти нагрузки не сравнятся с охотой в лесу. Уже на вторых силках, которые пытаются установить отвыкшие от мелких действий руки, я чувствую испарину на лбу и ноющие ноги. Еще через пару километров мне удается заметить стаю уток на небольшой полянке, но первый выстрел не приносит результата — я промахиваюсь и распугиваю остальных птиц.
Еще несколько месяцев назад я бы могла подстрелить утку прямо в глаз с расстояния в два раза больше. Но чего еще можно ожидать от своего организма, если единственная активность за день — слежка за соседним домом, сидя на подоконнике.
К счастью, стая делает круг и возвращается почти на прежнее место, и в этот раз мне везет. По дороге обратно удается подбить еще пару белок, так что домой я возвращаюсь почти довольная собой. Ноги хоть и устают от непривычной нагрузки, но в целом чувствую себя замечательно, как раньше всегда и было после лесных вылазок.
Открываю входную дверь, ожидая увидеть возню Сэй на кухне, но натыкаюсь взглядом на омут голубых глаз и замираю на месте. Пит, присев на ручку кресла, гладит развалившегося Лютика, а кот тает, как лед под солнцем, и громко мурчит, подставляя голову для ласки.