— Пит, прости, что разбудила. Ничего особенного не случилось. Прости.
— Так в чем дело?
— Хотела извиниться.
— Ты уже извинилась. Дважды, — теперь голос звучит немного раздраженно, и я нервно сглатываю, теряя всю изначальную решительность. Но сдавать назад уже никак нельзя, тем более извиниться и в правду нужно.
— Нет, я не про то, что разбудила. Прости, что ляпнула эту глупость вечером. Я вовсе не это имела в виду, но ты же знаешь, со словами у меня всегда были проблемы.
Пит молчит на протяжении нескольких ударов сердца, а потом тихонько хмыкает.
— Да уж… — вроде бы, больше никакого раздражения не слышно. — Ничего страшного, забудь. И ты меня не разбудила. Еще слишком темно, чтобы спать.
— И слишком жарко.
— Это точно. Как в печке, — смеется Пит, и я облегченно улыбаюсь, почувствовав, что все снова в порядке. — Так это все? Тебя резко замучила совесть, и ты решила позвонить?
— Вроде того. Так как дела?
В телефоне опять слышится тихий смешок.
— Китнисс, мы виделись пару часов назад, и увидимся снова еще через несколько часов. Хочешь узнать, как мои дела именно сейчас по телефону?
— Ну, ты же не спишь. И я не сплю. А вечер прошел, как бы так сказать, не совсем удачно…
— Если ты про приступы, то не волнуйся, мне уже гораздо лучше.
— Это отлично, — заключаю я и больше не могу подобрать никаких слов. Пит тоже молчит, отчего становится только более неловко.
— А как твои дела? — интересуется он спустя очень долгую паузу.
— Все в порядке.
— Это отлично, — повторяет Пит мою же реплику, и я снова слышу только собственное сердцебиение.
Через несколько секунд неловко становится уже настолько, что хочется провалиться под землю. Кажется, сложности в нашем общении совершенно не имеют никакого отношения к неконтролируемым приступам или охмору. Вся проблема лишь в том, что я ни на что не годный собеседник.
— Ну, тогда спокойной ночи? — так же неловко бормочет Пит, и я сначала только киваю, закусив губу, пока не понимаю, что он меня не видит.
— Ага.
— Спасибо, что позвонила.
— Нет проблем.
Бросаю трубку на место и прикрываю лицо руками.
«Какой позор» — вырывается у меня вслух. Бреду в свою комнату и роняю голову лицом в подушку. Было бы прекрасно это забыть, но мой мозг не настолько милосерден. Вместо этого он вновь и вновь прокручивает нелепые слова и еще более нелепые молчания, заставляя краснеть. К счастью, в какой-то момент эта пытка перерастает в сон, в котором я стою на сцене рядом с Цезарем Фликерманом совершенно голая в огромном зале, набитом тысячами людей, с телефонной трубкой в руках и не могу вымолвить хоть слово, пока ведущий ежесекундно забрасывает меня какими-то вопросами. Проснувшись, я долго не могу понять, было ли это более унизительно, чем дурацкий ночной телефонный разговор, и прихожу к заключению, что нет.
Идти на завтрак теперь совершенно не хочется, но выбора особо не остается, когда в дом заходит Сэй и начинает греметь посудой. Приходится спуститься.
— Китнисс, ты уже встала? — она добродушно улыбается, отряхивая передник. — Я сегодня решила прийти пораньше, чтобы приготовить что-то из того, что любит Пит.
Внезапно я понимаю, что не имею ни малейшего представления о том, что любит Пит. И это настолько абсурдно, ведь большую часть совместного времени мы проводим за едой и разговорами. Но за все это время мне и в голову не приходило просто узнать о его предпочтениях. Одновременно с этим всплывает картинка с сырными булочками и Питом, отвечающим ментору, что всегда помнил, что я их очень люблю. И хотя это, конечно, ерунда, но мне становится немного стыдно.
Молча наблюдаю за тем, как Сэй жарит бекон, а потом делает тосты с омлетом и козьим сыром, пытаясь вспомнить любые другие подробности о жизни Пита. Он упоминал, что по ночам читает, но я даже не спросила, какие он любит книжки. Я понятия не имею, чем занят Пит, когда он весь день проводит дома. Не знаю, о чем они часами болтают с Хеймитчем, прогуливаясь по дистрикту. И при этом удивляюсь, когда он отказывается от сложных разговоров на тяжелые для него темы.
Энни все-таки не права. Наше общение вовсе нельзя назвать близким, но виноват в этом не Пит со своей излишней осторожностью. Как всегда причина в моей слепоте и неумении сходиться с людьми. Не удивительно, что он может часами болтать по телефону с другими, а со мной не может переброситься и парой фраз. Нам не о чем говорить, кроме совместного прошлого, которое настолько пропитано ядом и кровью, что вспоминать лишний раз совершенно не хочется.
От этих мыслей становится как-то тоскливо, поэтому, когда Пит показывается на пороге столовой, я, как ни стараюсь, не могу даже выдавить улыбку. Настроение ухудшается еще сильнее, когда я замечаю огромные синяки под его глазами и рассеянный взгляд — явный признак беспокойной ночи. Ну конечно, человек пережил один из худших вечеров за последнее время, а тут я со своими претензиями, а потом и звонками с извинениями.
За мрачными размышлениями даже не замечаю, как Пит что-то у меня спрашивает. Понимаю это, только когда уже даже Сэй вопросительно вздергивает брови и ожидающе смотрит на меня.
— Что? — приходится переспросить.
— Видимо, не удалось, — ухмыляется Пит одним уголком губ. — Я спросил, удалось ли тебе в итоге поспать.
— Нет, я спала, просто… не самые приятные сны. А тебе?
Он отрицательно машет головой, продолжая есть свой завтрак.
— Это, наверное, из-за жары, — подключается к разговору Сэй. — Очень многие сейчас жалуются.
— Не то что бы мы нормально спали еще до жары, — пожимает плечами Пит. — Но да, сейчас стало хуже. Вот бы оказаться где-нибудь у моря. Энни говорит, что воздух в их Дистрикте по вечерам свежий и прохладный, — он мечтательно вздыхает.
— Но это все равно не помогает ей от бессонницы, — говорю это прежде, чем подумать, и сразу же улавливаю заинтересованный взгляд Пита. Конечно, наша вчерашняя беседа вовсе не является тайной, но о ней еще никто не знает, и я бы предпочла, чтобы так и осталось. Но теперь поздно, и приходится изворачиваться. — Она звонила и просила найти в нашей семейной книге растений упоминания об отварах, которые отец давал маме в то время, как она носила Прим. Мать упоминала об этом однажды, когда они встретились в больнице.
Ложь, на удивление, выходит очень складной, и Пит кивает, продолжая ковырять завтрак.
— Может быть, и вам двоим стоит пить этот отвар? — спрашивает женщина. — Что это за травы, Китнисс? Их сложно раздобыть?
— Отец собирал их в лесу, так что, думаю, нет. Я поищу информацию сегодня днем.
Сэй удовлетворенно кивает, уже собирая со стола грязную посуду, и говорит, что должна бежать к внучке, которая совсем скоро проснется. По дороге она обещает зайти к Хеймитчу, и вставить ему по первое число, если он снова надрался.
— Пусть спит, — заступается Пит. — Вчерашний вечер был не из приятных.
— Это не дает ему никакого права губить свое здоровье, — спорит Сэй, складывая порцию еды Хеймитча на тарелку.
Когда женщина уходит, я заканчиваю убирать стол, а Пит по-обыкновению моет посуду. Почему-то взгляд задерживается на его спутанных волосах, которые уже порядком отросли. Кажется, сосед улавливает мой взгляд, потому что оборачивается и неловко улыбается, а я пытаюсь натянуть улыбку в ответ.
— А что это за книга? — спрашивает он, но я не понимаю вопрос и вздергиваю брови. — Ты сказала, что найдешь рецепт отвара в вашей семейной книге.
— Ты не помнишь? — удивляюсь я, и Пит отрицательно машет головой, печально поджав губы. Так он делает всегда, когда понимает, что забыл о чем-то важном для него в прошлом.
— Что-то крутится в голове, как будто бы я знаю об этой книге, но, что именно, понять не могу.