Чтобы поскорее перевести тему, я рассказываю о том, что успела воспользоваться ее советом уже дважды, но оба раза были, мягко говоря, неудачными. Потом объясняю про книгу растений и рисунки в ней, о которых Пит вообще забыл, а сейчас снова придумал причину, чтобы не приходить.
— Рисунки это вообще больная тема, Китнисс, — говорит Энни, тяжело вздыхая. — Не думаю, что он вообще захочет видеть какие-то рисунки. Не принимай на свой счет.
— Больная тема?
— Ну, из-за частичной потери памяти или, кто б знал из-за чего еще, он больше не рисует. В Капитолии доктор Аврелий рассчитывал на то, что старые картины помогут пробудить воспоминания, но они только его раздражали, а новые рисовать не получалось. Пит никогда не признается, но это большая потеря для художника. И тут, я думаю, с возвращением воспоминаний становится только хуже. Он и так потерял слишком многое, а рисование было для него по-настоящему важным.
Вспоминаю наш давний разговор о выставке в Тринадцатом и закрашенные картины на чердаке, и в очередной раз удивляюсь тому, что за все это время даже ни разу больше не поинтересовалась его успехами. Он тогда осудил себя прошлого за то, что переносил кошмары на холст, и я просто подумала, что еще не время. Но больше ни разу не спрашивала…
— Я не знала, что это настолько серьезно, — только и могу сказать я, снова испытав колющую вину.
— К сожалению, да. Так что не накручивай себя. Я уверена, что вы встретитесь на ужине, и все будет в порядке.
И хотя я думаю, что понятие «порядка» для нас больше вообще не существует, не спорю и прощаюсь с Энни, пожелав ей хорошего вечера.
Ужин проходит совершенно обычно, и я даже не запоминаю ни одной темы разговора, потому что тайно весь вечер поглядываю на Пита, будто пытаясь разглядеть в нем что-то еще, на что не обращала внимания или не замечала. Но он выглядит как обычно, шутит как обычно и ведет себя как обычно. Все секреты скрыты гораздо глубже. Там, куда он меня настойчиво не пускает.
После ужина, когда Сэй с внучкой уходят домой, Хеймитч еще долго сидит на диване и смотрит телевизор, комментируя новости Панема, а мы с Питом за столом молча потягиваем прохладный лимонад.
— На трезвую голову этого лучше не видеть! Нет, ну вы гляньте-ка, проныра Плутарх! — он всплескивает руками, поворачиваясь к нам и понимает, что мы даже не смотрим в сторону телевизора. — Хорошо, что вы этого не видели! Мне срочно нужно выпить.
— Сэй тебя убьет, — спокойно замечает Пит, и я согласно киваю.
— Хоть один вечер продержись, Хеймитч. Сам знаешь, если не будешь завтра утром здесь свеженький как огурчик, она введет сухой закон в отношении тебя во всем дистрикте. А я больше не буду тебе таскать бутылки подпольно.
— Вот она благодарность! — он показательно вздергивает голову и направляется к выходу, а мы с Питом только тихонько смеемся и желаем ему спокойной ночи под аккомпанемент хлопающей двери.
Лимонад в моем стакане заканчивается, а стакан Пита уже давно пуст, но он по-прежнему сидит напротив и рассматривает узор на скатерти. А я рассматриваю его, и даже не шевелюсь, чтобы не испортить момент. Когда он, наконец, поднимает голову, то я мгновенно расстраиваюсь, потому что ожидаю, что сейчас снова останусь одна в этом абсурдно большом доме.
Но Пит не уходит. Он несколько раз набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но никак не решается. Вопросительно поднимаю бровь, а он лишь трясет головой, отворачиваясь к окну.
— Приготовил пирог? — решаю начать первая. Пит только кивает. — Понравилось имениннице?
— Она его еще не видела. Праздник будет завтра. Они заранее извинились, что будет шумно — почти все дети дистрикта соберутся.
Мысленно подмечаю, что детей тут не так уж и много, чтобы было о чем переживать, но эта мысль не успокаивает, а огорчает. Сотни, а, может, и тысячи детей погибли при бомбежке. Картинки в голове заводят слишком далеко, и я уже не могу избавиться от подступившего к горлу спазма, когда представляю площадь возле Дворца Президента и детей, тянущихся к парашютам. Прячу подступившие слезы, делая несколько глотков кислого напитка подряд, но это не помогает, поэтому приходится встать и сделать вид, будто мне понадобилось срочно ополоснуть стакан. К счастью, Пит ничего не замечает, либо делает вид, что ничего не замечает. В любом случае я благодарна за это.
— Так ты покажешь мне книгу? — спрашивает он, и я даже вздрагиваю от неожиданности. Приходится наспех смахнуть слезы и выключить воду.
— Ты уверен, что хочешь посмотреть?
Он пожимает плечами.
— Нет. Но мысль об этой книге не дает мне покоя с самого утра. Будто я вот-вот что-то вспомню. Возможно, что-то важное.
Становится интересно, что может вспомнить Пит, увидев рисунки. Может ли быть такое, что он вспомнит, как любил рисовать и как старательно выводил каждый лепесток под моим чутким руководством? Или, может быть, он вспомнит, как ему нравилось приходить и проводить время вместе. Вне всяких Игр и Арен, просто как обычные люди. Как парень и девушка, которые…
Трясу головой, старательно запрещая себе снова выстраивать воздушные замки, и направляюсь в свою комнату за книгой. Открываю ее перед Питом на странице с подготовленной закладкой и зачем-то дополнительно указываю пальцем на рисунок. Проходит несколько очень долгих минут, когда Пит просто смотрит на изображение листов, компрессы из которых помогают при укусах Ос-убийц, и даже не отрывается. Потом он несмело проводит пальцем по контуру и задумчиво хмурится. Перевернув страницу, все повторяется вновь. Я тихо сижу на стуле рядом и даже не знаю, что сказать. И вообще я не уверена, что сейчас стоит что-то говорить. Дойдя до последнего рисунка, он поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Голубые глаза не выражают ничего хорошего — в них только боль, как от серьезной утраты.
— Этот не закончен, да? — я киваю, приходя в чувства. — Жаль.
— Удалось что-нибудь вспомнить?
— Пока нет, но, возможно, это произойдет позже. Или во сне. Если получится поспать.
— Хочешь попробовать закончить рисунок? Это может помочь. Ничего, если вдруг не получится…
Не успеваю договорить, потому что Пит резко встает со своего стула и закрывает книгу со звонким хлопком, от которого я даже вздрагиваю.
— Пит, подожди, — хватаю его за руку и тоже встаю. — Не уходи. Прости, я знаю, что это сложная для тебя тема. Я помню, что ты говорил, что больше не рисуешь. Но это не важно, — он резко поднимает на меня глаза, а я прикусываю язык и мысленно уже бьюсь головой об стол. — Нет, прости, я не так сказала. Это важно, конечно же, я просто хотела сказать…
— Китнисс, не извиняйся, — он осторожно освобождается от моей руки и даже натягивает подобие улыбки. — Спасибо, что показала мне вашу семейную книгу и рисунки. Ты очень мне помогла, но уже поздно, и мне пора.
Он быстрыми шагами направляется к выходу, а я бросаюсь следом, хоть и понимаю, что момент уже упущен и испорчен. У самого порога Пит останавливается всего на мгновение, но этого мне хватает, чтобы снова ухватиться за его руку.
— Пожалуйста, не расстраивайся. И не слушай меня. Никогда, — он печально ухмыляется, выглядывая на улицу. — Я серьезно, Пит. Не слушай, что я говорю. Мне нужно гораздо больше времени, чтобы сформулировать мысль, если я нервничаю.
— Почему ты нервничаешь?
— Я хочу помочь!
Он глубоко вздыхает и делает шаг обратно в дом.
— Ты и так помогаешь. И я понимаю, что ты хотела сказать. Просто это все очень сложно, и мне нужно побыть одному. Тем более скоро ночь, а я говорил, что по ночам сложнее всего, помнишь?