— Прояви к парню хотя бы уважение и будь с ним честна, раз уж на большее ты не способна.
Тогда я не поняла, о каком уважении и честности он говорит, ведь мы давно выяснили, что наши отношения теперь — взаимные обязательства ради выживания, но это осознание пришло позже. Он просил о том, чтобы я честно призналась Питу в том, что ничего не чувствую и перестала дурить ему голову своими неконтролируемыми душевными порывами, во время которых то подпускаю его экстремально близко, то отталкиваю как можно дальше. Весь секрет был в том, что на тот момент я еще сама не знала о том, что чувствую, потому, откровенно говоря, были проблемы гораздо важнее.
Возможно, что-то изменилось между нами только в поезде, несущемся по стране из Дистрикта в Дистрикт, или раньше — в пещере, когда он рассказывал про то, как услышал мое пение в первом классе, или чуть позже — когда заключил сделку с Хеймитчем, чтобы в любом случае отправиться на Арену во второй раз вместе.
Да и вообще, бывает ли такое, что ты наверняка можешь понять, когда человек стал для тебя чуть большим, чем просто «напарник» или «друг»? Разве не из десятков, сотен, тысяч моментов складывается в итоге то, что считается чувствами?
Потому что я никогда не смогу дать точный ответ или назвать конкретную дату, но наверняка знаю, что с того самого дня, как он кинул умирающей мне буханки хлеба, наши жизни связались совершенно удивительным образом.
Вот он кричит мне бежать от профи, когда я уже ничего не соображаю под действием яда Ос-убийц. Вот ведущие объявляют новое правило, и я впервые понимаю, что не должна выбирать между тем, чтобы вернуться к Прим и помочь Питу. Вот он просит не идти на Пир, точно зная, что умрет без лекарства. И целует меня так, как никто и никогда ни до Игр, ни после.
В какой из этих моментов я почувствовала что-то большее?
В каждый и ни в один из них одновременно.
Только вот от таких объяснений легко запутаться самой, ни то что объяснить кому-то.
Он хочет узнать, как много вранья было между нами, но я не понимаю даже, сколько мне пришлось врать самой себе, чтобы наши отношения стали такими.
А еще мне очень не хочется, чтобы Пит сейчас представлял себе меня прошлую. Будто бы это совсем неправильно относительно того, к чему мы в итоге пришли, и самым правильным было бы, чтобы он сам помнил этот путь, ведь объяснить все это не просто сложно — это невозможно.
Особенно для меня.
К счастью, от рассуждений меня отвлекает телефонный звонок, только благодаря которому я понимаю, что довольно долго стояла, прислонившись лбом к стеклу, глазея в никуда. Лишь на секунду в мыслях проблескивает надежда, что это Пит, но, конечно же, все не может быть так просто. На том конце провода Энни, и она глубоко дышит, будто запыхалась.
— Ты от кого-то бежала? — пытаюсь шутить я, но голос звучит как-то неправильно и безжизненно.
— Ага, сломя голову неслась послушать романтическую историю воссоединения, но, видимо, не судьба, — вздыхает она.
— Пит тебе уже все рассказал?
— От него дождешься, — фыркает Энни. — Но того, что он позвонил в три часа и спросил, почему жизнь такая сложная, мне хватило.
Улыбаюсь, представляя себе ее лицо после этого вопроса.
— Хотела бы и я знать ответ на этот вопрос.
— Ну, милая, тут я вам ничем не подскажу, потому что сама частенько над этим думаю. Так что же у вас вообще происходит? — теперь приходит моя очередь вздыхать. Долго подбираю слова, не зная, с чего начать, и Энни уже нервно хихикает, прерывая молчание. — Что, ничего не происходит, или всего так много, что ты растерялась?
— Да, всего слишком много, — подхватываю я. — Мы с Питом… Ну, вроде как, мы… Не знаю, Энни. В один момент все настолько хорошо, что даже не верится, а через секунду мне кажется, что лучше бы ничего и не было. Я не понимаю, как поступать правильно, чтобы хотя бы не делать хуже, и поэтому чувствую себя как на минном поле. Буквально любой шаг может все уничтожить, но и на месте стоять уже не получается.
— Китнисс, ну почему вы всегда все так усложняете? — сетует Энни. — Никто заранее не знает, что вообще значит это «правильно», когда дело касается двух людей и отношений между ними. Только вы сами определяете это, поэтому ошибаться нормально, — ее тон снисходительный, будто нужно объяснить простые истины ребенку. — И чем быстрее вы оба это поймете, тем будет лучше. Хватит уже истязать себя за каждую неудачу, милая.
— Дело даже не в ошибках, которые мы совершаем сейчас, а в нашем прошлом. Он хочет все знать, Энни, — говорю я, зажмурив глаза, потому что испытываю от этого почти физическую боль. — И это наверняка все разрушит.
— Почему ты считаешь, что ваше прошлое может что-то разрушить?
— Потому что это ужасно, — выдыхаю я. — Пит был влюблен, а мы с Хеймитчем просто использовали это, чтобы выстроить стратегию выживания. И ему пришлось вписаться в эту историю, чтобы сохранить жизнь нам и нашим близким, но это вовсе не значит, что каждое интервью и все эти поцелуи, и речи на камеру не ранили его. А потом… Потом все изменилось, да, но Пит уже был слишком разрушен произошедшим, чтобы поверить. И это может случиться снова, чего я больше всего и боюсь.
— Милая, — нежно произносит она. — Именно благодаря такому прошлому вы обрели то, что имеете сейчас. Ты должна понимать, что многие вещи остались навсегда позади лишь в воспоминаниях. И Пит тоже должен это понимать. Я почти уверена, что он понимает.
— А если нет?
Она снова глубоко вздыхает.
— Тогда я позвоню ему и вставлю мозги на место, — у меня вырывается тихий смешок и что-то похожее на «ладно». — Я серьезно, Китнисс. Давно пора выложить все карты на стол, а потом решить, что с этим всем делать, иначе вы сведете друг друга с ума.
Приходится согласиться, потому что Энни, конечно же, во многом права, хоть и поверить в это сложно. После разговора я еще долго стою с трубкой в руках, пытаясь внушить себе, что все именно так, как она говорит. Что мы не безнадежны и должны продолжать пытаться.
Но все это так чертовски сложно.
И с приходом Хеймитча легче не становится. Он почти с порога начинает смотреть на меня с подозрительным прищуром, не отрывая взгляда, даже когда присаживается за стол и наливает себе в кружку кофе. Почему-то самым разумным решением мне кажется сесть напротив и уставиться в ответ, как я и поступаю.
— Итак, — начинает ментор, сделав несколько глубоких глотков из своей чашки. — По твоему виду могу предположить, что ночка была бессонной. И в связи с этим у меня есть несколько вариантов.
— Хеймитч… — перебиваю его, закатывая глаза.
— Я не договорил, — продолжает он. — Мне потребовался один взгляд на твое многострадальное лицо, чтобы это количество вариантов сократить. И теперь у меня есть лишь один вопрос: увидим ли мы вообще сегодня Пита, раз вы умудрились снова разругаться?
Его голос звучит так, будто он чертовски устал от происходящего и ни капли не удивлен, что, если честно, бесит.
— Сам скажи, раз читаешь нас, как раскрытую книгу.
— О, солнышко, боюсь, что такие нелогичные сюжетные повороты даже мне не предугадать. Так что случилось на этот раз?
— Мы не ругались, — начинаю объясняться то ли из-за его пристального взгляда, то ли из-за желания доказать, что он не прав. — Просто… произошли разногласия. Но все в порядке. Мы сами разберемся.