— О чем ты говоришь?
— Ты сам сказал, что теперь уже не осталось того, за что ты боролся раньше.
— Я… Китнисс, я не говорил ничего подобного.
— Тогда что означало это «всё»?!
Пит вздыхает, устало потирая переносицу, а я сглатываю образовавшийся в горле ком. Одновременно хочется, чтобы он ответил как можно скорее и чтобы больше не произнес и слова, оставив меня в блаженном неведении.
— Никак не мог подумать, что тебя расстроило именно это, — вдруг усмехается он. — Мне казалось, что в этом вопросы мы, наконец-то, разобрались.
— В каком вопросе?
— В вопросе чувств, Китнисс. Я думал, что сейчас все более чем прозрачно. Ты же сама сказала…
— В моей голове прозрачно, — перебиваю я. — Но что происходит в твоей — совершенно непонятно.
— Китнисс, ничего не изменилось. Черт, никогда не менялось! Ты главный человек в моей жизни, и я не думаю, что это когда-нибудь изменится. Я сказал так, потому что теперь все иначе, и это правда. От прошлого почти ничего не осталось, только воспоминания, да и они с помехами. И я теперь другой человек, — Пит усмехается, — тоже с помехами, но это вовсе не значит, что я тебя не люблю.
Он продолжает говорить, но я уже ничего не слышу, в пару секунд преодолевая расстояние, и обнимаю его так крепко, что выбиваю воздух из груди у нас обоих.
— И почему нельзя было сказать это тем вечером? — бормочу я ему куда-то в плечо.
— Ты же сама знаешь, что после приступа у меня мозги не работают. Я и половины не помню из того, что ты тогда кричала, но выглядело очень опасно.
— Это была захватывающая речь.
— Повторишь? — ухмыляется он, и я легонько толкаю его в плечо кулаком. — Нет, правда, в наше правило насчет разговоров нужно внести дополнительную правку о времени на мою перезагрузку.
— Хорошо, напиши памятку и носи ее в кармане, чтобы я знала точно, сколько мне еще не попадаться тебе на глаза.
Пит усмехается, а потом обнимает меня еще крепче.
— Спасибо, что осталась на всю ночь.
— Это тебе помогло?
— Нет, не особо, но дело не в тебе, мне всегда плохо после приступа, — пожимает плечами он. — Но это приятно. Мне понравилось думать, что ты спишь в соседней комнате.
— Я не спала, но… да, мне тоже понравилось. Это легко повторить.
— Звучит как план, — улыбается Пит, выпуская меня из кокона своих рук, и я улыбаюсь в ответ, чувствуя, как постепенно неподъемная плита, давящая на грудь, растворяется в воздухе.
Мы снова ночуем под одной крышей, и я испытываю от этого настоящее облегчение. Но вот перевозбужденное подсознание явно не планирует оставлять меня в покое, и я не даю Питу выспаться, постоянно подрываясь из-за кошмаров. В одном из них я начинаю беспомощно рыдать еще сквозь сон, а когда до моего плеча дотрагиваются теплые пальцы, вовсе не успокаиваюсь, а плачу только сильнее. Картинки кажутся еще слишком реальными: Пит не хочет меня больше видеть, он винит в своих приступах и во всех бедах одну меня, как тогда в прошлом, еще находясь под действием яда. Больнее всего даже не это, а осознание, что отчасти все именно так и есть, что в его словах есть смысл. Так что, даже проснувшись, мне больно и гадко от подобных мыслей.
Пит притягивает меня к себе и целует в макушку, слегка покачиваясь, будто успокаивает ребенка, пока мою грудь на части разрывают сомнения.
— Возможно, это не совсем вовремя, но можно я задам вопрос? — шепчет он, и я киваю. — Сегодня днем ты так попятилась, когда я хотел подойти. Ты боишься?
— Нет, — отвечаю на автомате, но потом все же формулирую мысль правильно. — Я тебя не боюсь, но мне все равно очень страшно.
— Хорошо, — мгновенно подхватывает он, а через несколько долгих и тяжелых вздохов добавляет, — мне тоже.
В теплых руках успокоение приходит куда быстрее, и я даже не борюсь с постепенно накатывающим сном, но на последних секундах в сознании спрашиваю то, что по-прежнему продолжает тревожить:
— У нас ведь получится через это пройти?
— Не знаю, — честно отвечает Пит. — Но очень хочу попытаться.
И если тем вечером я перетаскиваю немного одежды в свою временную комнату, чтобы было во что переодеться утром, то уже к концу недели все полки и шкафчики заполняются разными безделушками. Пит смеется, когда замечает бесконечные ряды консервов и других запасов еды у себя на кухне, и отмечает тот факт, что жить немного проще, когда в холодильнике есть что-то помимо ингредиентов для выпечки.
А мне, наоборот, кажется, что жить вдвоем куда сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Это совсем не то же самое, что вечно ошиваться друг у друга, но всегда иметь свою личную территорию. Как бы там ни было, бытовые трудности отходят на задний план, когда из кошмара тебя вырывает не собственный крик, а сильные руки, прижимающие к себе и мягко поглаживающие по спине.
Одним утром я до смерти пугаюсь, когда дотрагиваюсь ногой до чего-то мягкого и пушистого в своей кровати, а когда вскакиваю, путаясь в одеяле, то понимаю, что это всего лишь недовольный подобным пробуждением Лютик. Не знаю, откуда кот узнает о моем новом месте обитания, ведь я ежедневно оставляю ему в своем доме еду, миску с водой и открытую форточку на кухне, но с того дня мы живем втроем. И я даже не удивляюсь, когда через пару ночей обнаруживаю его в кровати Пита, развалившегося на большей её половине.
Становится завидно, ведь мне дорога в его постель все еще закрыта, так что я сразу же решаю поднять этот вопрос на повестку дня. Пит хмурится и в сотый раз повторяет, что это плохая идея, однако вечером дольше обычного задерживается в моей комнате, читая очередную историю про какое-то древнее сражение, а утром я первым делом чувствую тяжесть руки вокруг своей талии.
Этой ночью я впервые высыпаюсь настолько, что даже вызываюсь приготовить завтрак на нашу большую компанию, а улыбку на все лицо объясняю Хеймитчу завтрашним открытием пекарни. Впрочем, отчасти так и есть, ведь это настоящее событие, от которого даже у меня по спине бегут мурашки, а Пит вообще выглядит так, словно ему предстоит возглавить целое государство, а не маленькое семейное заведение.
День в пекарне проходит настолько быстро, что я не успеваю опомниться, как все, кроме нас с Питом, медленно расходятся по домам, обещая завтра прийти пораньше и всё подготовить. Вроде бы, никаких глобальных дел не остается, волноваться не о чем, но Пит мечется из угла в угол, беспокойно хватаясь за все и сразу, из-за чего чуть не роняет огромный противень с печеньями, а потом дважды за пять минут спотыкается об ножку одного и того же стула. Время на часах указывает на то, что уже давно за полночь, и нам обоим нужно хотя бы попробовать выспаться, так что я перехватываю его во время очередного забега в сторону печей, переплетая наши пальцы.
— Пит, успокойся, все пройдет отлично.
— Ничего не готово, — бормочет он, но руку не отнимает, так что я притягиваю его поближе и целую. Изначально поцелуй планируется мягким и поддерживающим, но отчего-то почти сразу становится мокрым и требовательным. — Так ты меня не успокоишь, — шепчет он прямо мне в губы, немного отстранившись.
— Может быть, хотя бы отвлеку.