— Ты не объективна, — только и говорит Пит, но все же немного расслабляется, что я воспринимаю как личную победу. Он молчит очень долго, медленно поглаживая мою ладонь большим пальцем, а потом наклоняется и целует в лоб. — Спасибо.
Поднимаю голову, прося о большем, и Пит мягко прижимается своими губами к моим. Поцелуй выходит настолько нежным, что у меня щиплет в уголках глаз, и начинает кружиться голова. И это самое главное подтверждение правдивости моих слов.
Этот поцелуй — будто итог всему тому, через что нам пришлось пройти. Он не требовательный, не отчаянный, в нем нет ни капли боли или страха. Это любовь в чистом виде, вновь переполняющая нас обоих, делающая нас другими Китнисс и Питом. Мне не нужно ничего говорить или слышать, все и так понятно.
Его любимый цвет оранжевый. Он пекарь и художник. Он всегда спит с открытыми окнами и включенным ночником. Он завязывает шнурки на двойной узел и любит читать вслух. Он самый заботливый и внимательный человек на свете. Он может преодолеть любое препятствие на своем пути, если дело касается любимых людей. Даже если это препятствие — охмор и изощренные пытки. И мне чертовски повезло его любить.
Не хочется отстраняться, но от переполняющих чувств грудь буквально распирает, так что приходится остановиться хотя бы на пару секунд, чтобы вздохнуть и сморгнуть слезы, которые, конечно же, замечает Пит. И умудряется мгновенно встревожиться.
— Я просто очень устала, — отговариваюсь я, и его этот ответ устраивает. Мы поднимаемся наверх, снова перетаскивая телефон поближе. Стрелка указывает на три часа, отчего мое сердце испуганно сжимается.
Разве это должно длиться так долго?
Пит тоже смотрит на часы и хмурится, но ничего не говорит. Мы снова принимаемся молчать, ожидая один единственный звук. И проходит еще несколько часов, прежде чем он громоподобно разносится по спальне.
К тому моменту мы оба умудряемся задремать, так что приходится потратить пару секунд на то, чтобы выпутаться из простыней и добраться до трубки. Пит, совершенно бледный и встревоженный, хватает её и прижимает к уху, а я пристраиваюсь рядом. На том конце провода слышатся только шорох и отдаленные голоса, и я удивляюсь тому, как у нас обоих хватает терпения спокойно дождаться знакомого голоса.
— Вы там вдвоем? — наконец говорит Джоанна, и мы хором отвечаем: «Да». — Тогда слушайте!
Сначала я ничего не слышу и наблюдаю за тем, как Пит точно также напряженно прислушивается. А потом звук внезапно становится чище и отчетливее.
Детский плач.
Я прижимаюсь к Питу и телефонной трубке еще сильнее, впитывая этот звук, словно он — самое ценное, что может быть на свете. Он мгновенно заполняет тяжелую пустоту нашей спальни и избавляет, как минимум, от половины всех страхов сегодняшнего дня. О второй половине спрашивает Пит:
— Как Энни? — ему приходится повторить вопрос несколько раз, пока Джоанна, видимо, не додумывается поднести телефон обратно к своему лицу.
— Жива, — выдыхает она, и мы выдыхаем вместе с ней. — Ночка была дикая! Но всё в порядке. Она уже держала его на руках и сказала, что он самый красивый мальчик на свете. А мне он показался красным и тощим! — мы смеемся все вместе, и я только теперь понимаю, что по щекам ручьем текут слезы.
— С ней все будет в порядке? — спрашивает Пит.
— Врачи сказали, что их выпишут из больницы через пару недель или раньше, так что, думаю, да, — ее голос внезапно становится улюлюкающим, и я снова улыбаюсь, представляя себе Джоанну в роли няньки. — Правильно, мелкий? С мамочкой все будет отлично, да? Сейчас я вас познакомлю! Финник, знакомься, это тётя Китнисс и дядя Пит, — детский плач в трубке снова становится громче и отчетливее, и я не удерживаюсь от того, чтобы сказать:
— Привет, Финник, — хоть это и бессмысленно. Пит, улыбаясь, повторяет за мной, и вот мы оба стоим с улыбками на все лицо и плачем под звуки хныкающего младенца.
— Ладно, что-то в нем есть, признаю, — добавляет Джоанна, довольно хмыкая. — Думаю, он вырастет таким же сердцеедом, как и папаша.
Мы обмениваемся парочкой фраз, еще раз убеждаясь в том, что бесконечное ожидание новостей можно считать оконченным, а потом вместе выдыхаем, когда на том конце раздаются гудки.
Пит кладет телефон на место, возвращается обратно и сжимает меня в таких крепких объятиях, что несколько секунд я не могу даже вздохнуть. Впрочем, я не жалуюсь, и, как только кислород поступает в легкие, начинаю хохотать как сумасшедшая, заражая своим смехом Пита. Сначала мы просто смеемся, глядя друг другу в глаза, а потом сцепляем руки и начинаем кружиться и скакать по комнате, а когда воздуха снова не хватает — падаем на кровать.
Я хихикаю еще несколько минут, с трудом припоминания, была ли когда-нибудь хоть примерно также счастлива.
Ведь рядом со мной, прикрыв глаза, но не переставая улыбаться, лежит самый прекрасный человек на свете, а где-то там, за лесами, отделяющими наш Дистрикт от соседних, недалеко от моря, родился еще один прекрасный человек, подарив своей матери точно такой же шанс на искреннее счастье, какое я сама испытываю сейчас.
И отчего-то я точно знаю, что его жизнь будет наполнена этим счастьем.
Как, надеюсь, и наша.
***
Они играют на Луговине. Темноволосая девочка с голубыми глазами громко пищит, когда высокий парень с копной медных кудряшек догоняет ее и подбрасывает в воздух.
— Финник, прошу тебя, осторожнее! — взволнованно реагирует Энни. Накрываю ее руку своей и легонько сжимаю.
— Не волнуйся. Ты не представляешь, как она ждала вашего приезда, так что пусть наслаждается.
Энни хмыкает и опирается спиной на иву позади нас.
— Может быть, нам задержаться хоть ненадолго? Совсем скоро вам потребуется любая помощь, — она опускает глаза, указывая на мой огромный живот, управляться с которым уже стало слишком сложно. Малыш, будто почувствовав, что речь идет о нем, легонько пинается.
— А как же академия?
— Занятия начнутся только в сентябре. Да и Финник будет рад сменить обстановку. Он столько месяцев не видел своих друзей, — Энни двусмысленно поднимает бровь и улыбается. — Ну, по большей части, Амелию, конечно же.
Киваю, прекрасно понимая, о чем речь. Они гостили у нас практически каждое лето, так что парень быстро обзавелся друзьями в Двенадцатом. И этот детский роман со старшей дочерью нашей с Питом бывшей одноклассницы Делли, начавшийся несколько лет назад, казалось, не мог привести ни к чему серьезному. Но вот уже и Финник, и Амелия из угловатых подростков превратились в юных парня и девушку, а теплые чувства никуда не делись.
Улыбаюсь, вспоминая себя в этом возрасте. Мне было примерно столько же, когда Финник только родился, и да, влюбленность тогда ощущается иначе. Это совсем не то стабильное и надежное чувство, которое живет в моем сердце годы спустя. Скорее, это ураган, целая буря эмоций, которая захлестывает тебя с головой, заставляя видеть целый мир лишь в одном человеке.
— Если это не нарушит никаких ваших планов, то мы будем очень благодарны, — улыбаюсь я, наблюдая за дочкой. Она теперь заворожено следит за тем, как для нее плетут венок из полевых трав, указывая пухлой ручкой на цветочки, которые обязательно нужно туда добавить.