— Китнисс, зачем ты пришла?
— Я хочу тебе помочь.
— И чем же ты можешь мне помочь? — он наклоняет голову набок и прищуривает глаза.
— Ну, доктор Аврелий сказал мне в прошлый раз, что тебе нужны ответы.
— И почему я должен тебе верить? — вопрос опять вводит меня в ступор. Начинаю чувствовать себя участником какой-то извращенной игры, где один нападает, а второй защищается. Злюсь, потому что таким образом наш диалог явно не приведет ни к чему хорошему.
Тем не менее, вопрос справедливый. В наших отношениях ложь всегда была незаменимым спутником с самого первого дня. Когда-то я думала, что Пит простил мне это, свыкся со своей судьбой, потому что вмешался Сноу, и выбора уже ни у кого не было. Мы либо продолжали играть, либо теряли всех родных и близких. Забавно, конечно, что в итоге уже никто не играл, а близкие все равно пострадали.
Только вот Пит доверял мне даже тогда, когда знал, что мы изображаем влюбленных на камеру. А я доверяла ему. Жизнь расставила все так, что мы стали друг другу ближе, чем кто-либо другой. Неужели он совершенно это забыл?
Глубоко вдыхаю и пожимаю плечами.
— У тебя нет выбора, — поднимаю свои глаза, пытаясь прочесть что-то на лице напарника. — Больше никого не осталось.
Пит хмурится еще сильнее, сжимая челюсть, а его зрачки уже начинают заполнять радужку. Напрягаюсь и безотрывно слежу за ним, готовясь к самому худшему, но ничего не происходит. Он просто зажмуривается и глубоко дышит, а через пару минут глаза снова принимают нормальный вид.
— На что это похоже? — спрашиваю шепотом.
— Сложно сказать…
— Тебе всегда удавалось подбирать нужные слова.
— Раньше удавалось, Китнисс, — он снова злится, выходит из себя буквально за секунду. Это больше похоже на меня, чем на Пита. — Ты представить себе не можешь, как мне сложно сдерживать себя буквально каждую секунду с тех пор, как ты заявилась. Я уже придумал не меньше десяти способов, как убить тебя прямо на этой кухне.
— Интересно послушать. Может быть, подам тебе еще несколько идей, если поделишься, — принимаю нарочито расслабленный вид. Ему не запугать меня.
Ответ его удивляет и злит еще сильнее.
— А может быть, ты просто уйдешь из моего дома?
— Не хочу.
Пит откидывает голову назад и глубоко вздыхает, а потом устало потирает глаза и переносицу.
— Ну, конечно же, — он опускает руки на стол и наклоняется ближе ко мне. — В этом вся ты, Китнисс, — слова звучат так, словно это оскорбление.
— И какая же я? — пытаюсь сохранять спокойствие, бросаю глаза на его руки: бинты пора сменить, они растрепались и пропитались кровью, которая теперь уже засохла.
— Эгоистичная, — Пит смотрит мне прямо в глаза, явно ожидая реакции. — Наглая. Чересчур самоуверенная, — не отвожу взгляд, пытаюсь успокоить участившееся сердцебиение.
Знать о том, что он меня презирает — одно. Видеть и слышать ничем не прикрытое презрение — совершенно другое. Это больно. Это злит. Хочется оттолкнуть его, либо вообще сбежать. Вместо этого я говорю то, что может задеть.
— Тем не менее, ты меня любил.
Слова должны ранить Пита, но вместо этого сердце сжимается у меня. Пуля меняет направление и разит наповал, а парень напротив только слегка поднимает одну бровь.
— Любовь ослепляет, верно? — в его голосе нет и капли снисхождения.
Чувствую, как глаза начинают жечь слезы. Лучше бы он и дальше бил меня головой об пол, это пережить куда легче.
Резко встаю со стула, отчего он с грохотом отъезжает назад.
— Тогда могу только поздравить, что ты прозрел благодаря щедрости капитолийских мучителей, — произношу это и сразу же жалею.
Пит подлетает за одно мгновение. Пытаюсь пронырнуть под его рукой, но он двигается быстрее и успевает прижать меня к стене предплечьем. Вчерашнее падение с новой силой отзывается в затылке, и я невольно вскрикиваю. Физически нас разделяет всего десять сантиметров, а по факту это целая пропасть, которую я сама и продолжаю выкапывать. Глаза Пита не черные, они безжизненно голубые, как лед. Его агрессия это не приступ, а просто заслуженная реакция на мои слова.
— Ты хоть понимаешь, что вообще говоришь?! — он выплевывает эти слова мне в лицо, голос пропитан болью.
Мне и самой хочется ударить себя чем-то посильнее. Дура. Пришла спасать парня от последствий пыток и предлагаю ему благодарить этих скотов за мучения. Отлично, Китнисс, так держать! Предложи еще отправить им в знак признания праздничный торт, тогда он точно начнет тебе доверять!
От безысходности и злости на себя руки, которыми я упиралась в грудь Пита, опускаются. В горле появляется знакомый комок — слез уже не избежать. Моя реакция удивляет его, но хватка слабее не становится.
— Не приходи больше, Китнисс. Оставь меня в покое, — он нажимает мне на ключицы еще сильнее, а я закрываю лицо ладошками и реву.
Пит отступает на шаг назад, убирая свою руку, а я просто поддаюсь секундному порыву, хватаю его за плечи и целую. Он не отвечает, но и не отталкивает. Поцелуй отдает солью из-за моих слез и безысходностью, потому что, в то время как у меня все внутри переворачивается и закручивается в узел, Пит будто вообще отсутствует. Запускаю руки в его спутанные волосы, прижимаю крепче, но все равно — ничего. Не хочу прекращать поцелуй, потому что понимаю, что он станет последним. Наслаждаюсь близостью Пита, глубоко вдыхаю запах его кожи, провожу рукой по шее и плечам, надеясь почувствовать хотя бы намек на взаимность.
Я скучала, бесконечно скучала.
Отстраняюсь, только когда полностью заканчивается воздух.
Как же несправедливо, что Пит смог выжить, пройти через весь этот ад, а я его все равно потеряла.
Пячусь назад. Парень потупляет взгляд, принимая еще более отстраненный вид. Сквозь рыдания выдавливаю вопрос, который сам по себе возникает в голове:
— Зачем ты извинился и принес булочки, Пит? — именно этот поступок дал мне надежду, заставил поверить в невозможное и привел сюда.
— Энни сказала, что мне следует так поступить, — также безэмоционально отвечает он, глядя в никуда.
— Энни Креста?!
Он кивает и поднимает на меня глаза — в них отчетливо читается смятение. Ответ меня очень удивляет. Причем здесь вообще эта сумасшедшая?!
— Да, Китнисс. И ты не права. У меня есть выбор. И есть те, кто может помочь мне. Помимо тебя, — холодный тон без единого оттенка жестокости или сарказма, тем не менее, он обжигает и ранит только сильнее.
Киваю, хотя Пит все равно уже не смотрит на меня, разворачиваюсь и покидаю его дом.
Расстояние в десять метров оказывается бесконечным, ноги не слушаются, в глазах все плывет. Когда я, наконец, оказываюсь внутри и закрываю за собой дверь, то просто сползаю по стенке на пол. Мне не хочется рыдать или что-то разгромить: все и так разрушено, а от слез нет никакого толка. Обхватываю руками коленки, опускаю голову и просто слушаю свой пульс, который грохотом разносится по всему телу.
Это так ощущается разбитое сердце? Неприятно. Хотя, с другой стороны, удивительно, что есть еще чему разбиваться.
Начинаю сначала тихонько хихикать, а потом уже смеюсь в голос. Какая же я глупая! Невозможно быть такой глупой, это ужасно смешно. В самом деле, решила, что способна вернуть Пита обратно! Из-за того, что он испек булки и написал записку! Валюсь на бок, от смеха сводит живот.
«Ах, милый Пит снова полюбит меня, как только я его поцелую!», — ну неужели можно придумать что-то смешнее этого?! Идиотка.
Именно в таком положении застает меня Хеймитч, когда открывает дверь и с трудом протискивается мимо. Не могу отползти, слишком смешно. Ментор почему-то жутко напуган, опускается на колени, притягивает меня к себе и трясет за плечи.
— Что с тобой, солнышко? — на его лице одновременно столько эмоций, что оно будто перекошено гримасой. — Ты смеешься или рыдаешь?