- Держи меня за пояс, - прокричал Фил.
- За пояс нельзя держать, - отреагировал Гусаров, глядя на раненого Шершавого. Он знал его много лет, они вместе грабили морские караваны и замки, похищая шелка, красавиц, золото и деревянные синхрофазотроны со стразами.
- Дорогие товарищи! - сказал диктор. - От имени Партии и правительства позвольте поздравить вас с Днём Святого Патрика! Этот праздник стал славной вехой...
Парикмахер с костылём рассмеялся. А океан заплакал рыбами и морскими животными. Слёзливость стала матерью. Отец неизвестен. Катушка! Катушка! Где твой кабель?!
Вдруг раздался ужасный рёв, переходящий в инфразвук. Вся сумбурная вакханалия вокруг путешественников застыла в оцепенении.
- Ребятки! Это Изобра зовёт! - заорал от радости Фил. - Изобра-матушка! Метров двести осталось. Смотрите, какой испар густой...
Связанный нелоголаз неожиданно разрыдался. Он ревел в голос, и крупные слёзы капали на землю. Алогия была очень высокой, поэтому слёзы превращались в трудных подростков и в звание мастера спорта по борьбе с мадмуазель Крюшо. Но никто не обращал на это внимания, ведь спасение уже рядом. Реальное спасение, а не то, которое повисло на ели и испортило десяток шишек.
Путешественники пошли дальше, борясь и сопротивляясь злу и насилию. Не убий, не укради. Подставь другую щёку, точка, точка, запятая. Квадрат гипотенузы был ими доволен. Чихать он хотел на катеты. Всё равно всему! Из малинового джема можно сделать рыбалку, из оперного театра - тонкий писк слона, из радости - бутылку игристого сундука. Из уголовного кодекса лёгким движением ноги получается рыжий ржаной вопль, из доблестной трусости - печальная влага на головном стекле, из папирос, набитых креветками - тупой желудок, испорченный управлением по работе с персоналом.
- Невесть что творится, - говорил Лепест. - Самое интересное, что кто-то в этом всём пытается найти смысл.
- Смысл есть во всём, - спорил с ним картофельный салат, - даже в бессмыслице.
Валенковость уже давно наступила и припекала корнями сметану. А там, чуть ближе чем за холмом, росли пешки и сохлая ненадёжность. Граммов пять, а то и ближе, вольт сто. Единицы измерения произвольны, любой из них можно измерять любое. А любое само может стать единицей измерения. Зачем что-то измерять, если само понятие меры не существует? Точнее, оно жило брёвен сто или полморковки, а потом умерло. И его похоронили с почестями, выстрелив три с четвертью раза противозачаточными гардинами.
- Чуть-чуть ещё, ребятки! - рявкнул Фил. Он тоже давно умер, и памятник ему, вырубленный из Гусарова, стоял на берегу бронебойной реки. И курлыкали над ним небеса, и сел в тени Игнат, женатый на Игнате, и запел про далёкоблизкие толстоглазые страны.
сталось сделать последний рывок. Нормальники уже начали плавиться от высокой нагрузки. Но это ещё полбеды. Беда началась, когда ширпачи вздрягнулись на карбе, а потом халала отпехтерела плинку. Элина хрякнула по тереплясине, и та вскалдабудилась всеми баглиаками.
- Хвалибруй! - взбулдыкнул Павел, увстревая зебелую магликану.
- Епе! - якнул вздрюн, усластая каклоидность. - Епе, епе, переепе!
Перка. Макастура праста. Изобра вбебедилась, и Фил упредрил подграбарник. Павел, клякая, вбыкнул из рюкзака чёрную материю и расчёты. Прибуя, он пробаклунил над ними, а затем запридякнул их в самую середину. Все замерли, фирлюдя, как Изобра заиграла всему цветами радуги и заревела сотнями голосов.
- Сейчас всё нормализуется! - орал Павел, горстями швыряя функи в Изобру. - Господи, только бы в расчётах не ошибиться! Давай, Изобра-матушка!
Процесс уже было не остановить. Сначала упипы по-прежнему дикласывали, но постепенно они начали рассасываться. За ними блебы растворились без следа. Хотя вкуснота ещё тилюмировала, но опасности уже не представляла.
Изобра, сглотнув черномат, заревела на басах и выбросила клубы испара. Когда тот рассеялся, путники увидели, как от творческой субстанции отступают нелепистые нелепы и нелепы, собранные из нелеп. Вот уже и стайка птичек пролетела мимо путешественников. Почти нормальные птички, копыта у них виднелись маленькие-маленькие, едва заметные. Сосны стряхивали с себя последние капли подобострастия и тайного порока. Совсем близко прошагал медведь. Пусть с крыльями, пусть рогатый, но он именно прошагал, а не проехал на троллейбусе и не провдрыгал на бабуяке.
Теперь уже все дружно по примеру Павла орали:
- Давай, Изобра! Давай, матушка!
Мир стремительно нормализовывался на небольшой площадке радиусом метров в тридцать. За границами нормальности бесился сумбур, пытаясь прорваться через невидимую границу. Но Изобра, не пускала его к путешественникам, стоящим в центре площадки. Функи, булькая в творческой субстанции, всасывали алогию и превращались в обыденные вещи, выглядевшие несуразно в этом абсурдном мире. Павел, впервые увидевший подтверждение своей теории на практике, восхищенно глядел, как мешалка постепенно превращалась в половник, крутило - в детскую юлу, хватало - в плоскогубцы, ставшая ненужной направа - в компас. Функи вполне могли превратиться и в иные вещи с такими же функциями: мешалка - в миксер, крутило - в гироскоп, хватало - в ухват, а направа - в артиллерийскую буссоль. Ведь в нормальном мире одни и те же функции выполняет множество вещей, и функи могли превратиться в любую из них, лишь бы главная функция сохранилась.
Связанный Фил смотрел, как сухие шишки под его ногами постепенно отказываются от парламентаризма и табакокурения. Слёзы катились по его щекам, падали на землю и просто впитывались в почву. Игнат, совершенно потерявший голову, подбрасывал вверх банку консервов и, мыча от радости, наблюдал, как она падает обратно к нему в руки, а не улетает и не взрывается. Павел старался сохранить беспристрастность учёного, но улыбка сияла на его лице. Наверное, он чувствовал себя богом, творящим космос из хаоса. Ведь он оказался прав. Если взять чёрной материи в тысячу раз больше, то можно уничтожить всю Нелогу.
Но можно пойти ещё дальше. Открытие философа позволит менять законы мира по желанию людей: убирать мешающие, добавлять нужные, корректировать имеющиеся. И онтроника с обонточкой будут не нужны, если сам мир можно переделать по вкусу большинства людей. Можно будет сделать его приветливым и добрым. Два мешка мешалок - и все станут сытыми, три мешка связушек - богатыми, пять мешков искачей - счастливыми. Очень легко сделать мир комфортным. Пусть каждый будет счастлив. Это ведь так просто: искоренить несчастную любовь, устранить возможность несчастных случаев, вычеркнуть из человеческой жизни зависть, ревность, ненависть.
чнувшись от грёз, Павел вспомнил о самом главном. Он бросился к рюкзаку, достал аппарат межмировой связи и начал его настраивать. Но вдруг случилось нечто неожиданное, причём настолько, что все недавние сумбурные выверты показались детским лепетом. Оперативник Гусаров подбежал к связному устройству и прыгнул на него двумя ногами. Корпус аппарата жалобно хрустнул, из зигзагообразной трещины посыпались детали. Павел вздрогнул и поражённо вытаращился на Гусарова. А тот, ухмыляясь, снимал связушку с Фила и Элины.
- Что, забредыши, удивлены? - спросил оперативник, довольно улыбаясь. - Сейчас нас перепухнут кое-куда, и поговорим.
8
Лаборатория Павла, куда перепухнули путешественники, выглядела очень уютной по сравнению с абсурдной недружелюбной Нелогой. В ней уже находились Лар в наручниках и трое гвардейцев, держащие директора Института оборонной онтроники под прицелом дематоров. Но удивили Павла не скованные руки шефа, а его бурая генеральская форма: философ первый раз видел его не в гражданском и даже не подозревал, что его начальник служит в Бурой гвардии. Лар, завидев выпухнувших, сильно задёргался, особенно когда его взгляд остановился на Гусарове.
дин из гвардейцев протянул оперативнику небольшую коробочку, в которой философ признал обменник - устройство для обмена сознаниями, которое лет пять назад вывезенное дилаперами из какого-то смежного мира и годом позже запрещённое фсеновцами. Гусаров подмигнул гвардейцам, и те нацелили дематоры на него. Оперативник щёлкнул обменником, и Лар тут же заговорил: