Он сделал глубокую затяжку. Огонек сигареты разгорелся, жарко заалел у его губ. И в это мгновение до него вдруг дошло, что же случилось с небом над Айзенштадтом.
Сзади послышались шаги. Он обернулся — в глаза ему ударил яркий луч света. По саду шла Ульрика, освещая себе дорогу карманным фонарем.
— Эй ты, гулена, домой не пора? Юлия уже искупалась, и если ты хочешь сказать ей «спокойной ночи», то поторопись. И ужин ждет на столе.
— Да-да, иду…
Она прильнула к нему. Он обнял ее и показал свободной рукой в ту сторону, где лежал Айзенштадт.
— Посмотри туда. Ты ничего не замечаешь? А я уж час гляжу и все никак не могу понять, отчего это небо над комбинатом такое пустое… В нем нет больше красного зарева. Факелы потухли! Значит, скоро и печи загаснут совсем…
Ульрика и Ахим устроились на ночь в спальне, на одной кровати, дочку положили между собой. Спальня осталась такой же, как при жизни отца. Мать постелила себе в гостиной на кушетке.
Спал Ахим беспокойно, всю ночь ему снились кошмары, в чем, впрочем, могла быть повинна тяжелая деревенская перина. Утром он проснулся совершенно разбитым, точнее, не проснулся, а был разбужен. Где-то совсем неподалеку, не то во дворе у Функе, не то в их собственном сарае, истошно кукарекал петух и вдобавок к этому оглушительно тарахтел мотоцикл, так что Ахим даже разозлился: черт бы побрал этого любителя техники! С утра пораньше свою таратайку мучает…
Однако минуту спустя он услышал на улице шаги. Скрипнула калитка, как и во всех домах поселка, не запиравшаяся на ночь. Взглянув в окно, Ахим увидел, что на дворе белым-бело — бушевала пурга, поднимая в воздух мириады мельчайших снежинок.
Он услыхал голос Хёльсфарта — настолько неожиданный, что поначалу решил, что обознался.
— Эй вы, сони, хватит спать! Уже утро! Здравствуйте, мамаша! Это я, Эрих! Не признали?
Ханна что-то ему ответила. Судя по тому, что ее голос донесся не из дома, а со двора, она была уже на ногах. Так оно и оказалось — она успела затопить печку и теперь давала курам корм.
Ахим вскочил, торопливо оделся и вышел на кухню.
В тот же самый момент в дом вошел Хёльсфарт — в кожаной куртке и мотоциклетном шлеме, весь в снегу. Вот, оказывается, откуда был треск мотора!
Они поздоровались, но в следующую секунду замолчали. Что-то неловкое, гнетущее повисло между ними. Ахим предложил другу сигарету…
В это время вернулась Ханна, сказала Эриху:
— Ты, должно быть, промерз до костей на таком ветру. Обожди, я сварю тебе кофе… — Она открыла печную заслонку, подбросила угля и пошуровала кочергой. — А разве не приехала к вам фрау Борски, твоя теща?
— Да, — ответил Эрих, — вчера вечером. От нее-то я и узнал, что Ахим здесь.
Эрих снял шлем, обнажив свою рыжую шевелюру.
— Вот, стало быть, ты какой, — произнес он, когда они прошли в гостиную. — Не думал я, брат, что у тебя нервишки такие слабые. Это на тебя что, писанина Люттера так подействовала? Конечно, я понимаю твое состояние, и все равно это не причина так вот драпать…
Ахим, настроенный все еще недоверчиво и враждебно, ответил:
— Я в твоей участливости не нуждаюсь. Или ты, может, прибыл сюда в такую рань, чтобы передать мне привет от товарищей по партии?
— Дурак ты! Думаешь, тебе очень к лицу эта маска циника? Я приехал потому, что попросту не выдержал. Я бы все равно тебя разыскал, хотя, по правде говоря, сейчас мне из дому отлучаться нельзя: Халька уже в роддом собирается. Но она тоже сказала, чтобы я вначале к тебе съездил.
Из спальни вышла Ульрика — в халате, еще заспанная, наспех причесанная. Несмотря на ее сонный, почти безучастный вид, Ахим сразу воспрянул, точно почувствовав в ней поддержку. Она зевнула и, теплая, только что с постели, опустилась возле него на диван.
— Ахим, ведь ты коммунист! — продолжал наседать на него Эрих. — Ты меня слышишь? Да что ты все на жену пялишься, будто вчера только женился! Возьми себя в руки, не раскисай! Ты обязан дать этому Люттеру отпор. Будь мужчиной, борцом. И знай, что я на твоей стороне. И Ульрика тоже. А раз так, то нас уже трое. Вот чтоб сказать тебе это, я и приехал!
— Дело говорит, — сказала Ханна, внося в комнату поднос с кофейником и чашками. — Ахим, сынок, уж тебе-то не занимать гордости! Ты, главное, не дрейфь…
Эрих посидел еще немного, дождался, когда проснется Юлия, покачал ее на коленях, а потом сказал, что ему пора.
Ахим проводил его до калитки и глядел вслед, пока тот не растворился со своим мотоциклом в снежной пелене.