Выбрать главу

— Не, нельзя. Люди стали культурные, все с образованием не ниже семилетнего, друг с другом только на «вы», в гости без подарков никто себе не позволит. Понятно, подарок не для подпоры в хозяйстве — у всех все есть, а как знак чуткого внимания. Носовой платочек, книжечка какая-нибудь со стишками… «Буря мглою небо кроет…»

Тонька захохотала.

— Ах ты, чтоб тебя… Это ж как надо жить, чтобы для каждого встречного-поперечного обормота курицу резать?

— Извините, не встречный-поперечный, а близкая родня, поскольку намерен жениться на Натальиной младшей сестре. И не обормот, а уважаемый в окрестности человек — механик Алексей Андреевич Ерохин. Имеет жену, троих детей, корову, пяток овечек, двух поросят, пятнадцать гусей, тридцать курей, пять ульев, хатку-пятистенку, садик. Мотоцикл.

— Вот ты, оказывается, об чем мечтаешь, — об кулацком хозяйстве, — сказала Тонька и насмешливо фыркнула. — Мотоцикл захотел! Зачем он тебе? В лес по котики ездить?

— Извиняю вашу темноту и неграмотность, — вежливо отозвался Алешка. — Кулацкое хозяйство — это когда батраки на тебя горбачат, значит, когда хозяйство твое на чужом труде и поте выросло. А мы своими мозолистыми все добудем. В десять рук как возьмемся…

— Какие такие десять рук?

— Мои, супружницы моей и троих наших деток. С малолетства в труде ребятишки будут… Ну, это во-первых. А во-вторых, все так справно жить будут, кто в работе сил не жалеет. Просто все будем жить лучше всяких кулаков. И не только богаче — культурнее, чище, честнее. Вот ты зубы скалишь: зачем, мол, мне в деревне мотоцикл. А я в кино буду жену возить, понятно? — Он помолчал, усмехнулся. — Ну, ладно, черт с тобой! С мотоциклом я, наверно, подзагнул. Пускай не мотоцикл — велосипед.

— Счастливая Нюрка, — вздохнула Тонька. В голосе ее была насмешка, но прослушивалась и искренняя зависть. — Она хоть знает, какие ее радости ждут?

— Откуда? — рассмеялась Наталья. — Ей и четырнадцати нет. Об ребятах еще не думает. И близко к себе не подпустит.

— Это дело поправимое, — сказал Алешка. — Пока отслужу в армии, она подрастет до законного размера… Только вот не крепко уверен, что пойдет за меня. Там Антониха агитацию за другого ведет. Все Заряна нахваливает. «Вот, говорит, мужик, всем мужикам нос утрет. Не гляди, что начальник, а хозяйственный. Затемно выйдешь корове корм задать, а он уже на дворе — тюк-тюк, тюк-тюк. Что-то ладит». Я как узнал, сразу решил пойти наперебой. Встал пораньше, вышел на двор и наблюдаю, когда Антониха мимо пойдет на работу. Только она показалась, я давай молотком по колоде долбить. Орудовал второпях, а было темновато, я и влепил себе по коленке. Ну, понятно, взвыл благим матом. А Антониха как раз поравнялась. «Эх, — слышу, — горемычный. Гвоздь толком забить не умеет — обязательно по пальцам лупанет». Ну что ты будешь делать? Окончательно испортил себе характеристику. Небось, хаяла меня перед вами, а, Наташ?

— Не тужи, — подстраиваясь под его балагурный тон, ответила Наталья, у нас еще Аленка подрастает, так что без жены не останешься.

— Да уж этого добра нынче невпроворот, — заметила Тонька. — Если не выгорит у Антонихи, не горюй. Иди тогда к Единому, сразу всех пятерых отдаст. А какие девки! Прямо диву даешься: хлебца он им отмеряет спичечным коробком — по одному такому кусочку в день, а глянь-ка на них — кофты трещат по всем швам… А лучше всего — плюнь на всех молоденьких, бери меня.

Алешка перевалился на бок.

— Вздремну-ка я минут шестьсот. Прошу не тревожить мой трудовой сон.

Наступила дремотная тишина. Наталья и Тонька тоже прилегли.

В котловине было жарко и душновато: ветерок, дувший наверху, сюда не залетал. Велик сходил к озерку, искупался. Сон его не брал. Стояла, перед глазами картина, нарисованная Алешкой, — новая, отстроенная, ухоженная деревня, населенная здоровыми и культурными людьми, что много работают и вволю едят, ездят на мотоциклах в кино… ну, пускай на велосипедах… И ходят друг к другу в гости с подарками. Как это все Алешка хорошо обсказал! Вот никогда бы не подумал, что у него в душе таятся такие мечты! В деревне его знали как балагура, не очень-то серьезного и не очень-то падкого на работу человека. Истинно: не гляди, что снаружи.

И еще задумался Велик вот над чем: откуда у его односельчан берутся силы? Ведь живут впроголодь, при этом работают тяжело и от зари до зари. А лица румяные, сами крепкие, бодрые, веселые. Кажется, за день так умолотятся, что ни рукой, ни ногой не пошевелить, а вечером вернулись Домой, напихались травой — и вареной, и пареной, и сырой на закуску — и на улицу, веселиться до первых петухов.