Между тем, я бы охотно поменялся с ними местами. Изощряться в вежливости и хороших манерах, опасаясь ляпов, чувствуя, что за тобой наблюдают, — это уже не синекура, а скорее, драма общения с людьми, которые не стеснены в средствах, то есть имеют абсолютно все, включая столик для пинг-понга. К тому же, в пинг-понге я был не силен. Навыка у меня не хватало, и играть было сложно вдвойне: попробуй сначала поймай шарик, который вяло посылает партнер, а потом еще и отбей его поверх сетки в надежде, что он упадет на его стороне. Можно возразить, что речь-то идет об элементарных правилах игры. Конечно, но лишь в теории. Не упустить подачу — для этого надо быть просто ловким (по-настоящему ловким — мой-то противник, небось, чемпион мира), и вот он — благородно, как настоящий скаут, — старается угодить шариком в центр моей ракетки. Но стоит мне только повернуть ее плашмя к столу, как шарик ударяется о ребро и отскакивает от него куда попало: один раз он застрял даже в кроне зонтичной сосны, да так, бедолага, и не соблаговолил упасть. Но это крайний случай. Все-таки между сеткой и самыми нижними ветвями у меня оставалось достаточно пространства, чтобы не разорить запасы пинг-понговых шариков в этом доме.
Я старался изо всех сил, и мой товарищ, по-видимому, остался весьма удовлетворен моими усилиями. Во время завтрака, после напористой атаки и трех партий подряд — всего-то минут за десять — он поведал своей матери, беспокоившейся о моих успехах, что я очень недурно сопротивляюсь и поэтому ему пришлось изрядно попотеть, чтобы в решающем бою выиграть со счетом 21:3. Надо ли говорить, с каким нетерпением я ждал реванша!
В свое оправдание могу заметить, что играл я, видя лишь одним глазом. Несколькими днями ранее одно из стеклышек разбилось, и я решил до ближайших каникул дотерпеть без него. Я боялся, как бы не набрести в тумане, который окутает меня во время починки, на какую-нибудь неприятность: к примеру, воспользовавшись моей ущербностью, набросится на меня зловредный наставник и станет грубо допытываться, что я читаю, постукивая своей тонкой бамбуковой указкой по несчастной математической формуле, нацарапанной мелом на доске, и, не получив ответа (поскольку совсем не об этой формуле спрашивал он меня командным тоном), торопливо сотрет ее, приказав переписать сто тысяч раз. Вот и приходилось мне одним глазом следить за объяснениями, а замутненное зрение другого путалось в нейлоновой нити, которой крест-накрест было обмотано треснувшее стекло.
Едва выйдя из класса, я снимал покалеченные очки и потихоньку, ценой неловких проб и ошибок, учился различать приплюснутый диск, в который мяч превращался во время игры, и притворяться, будто погружен в свои мысли, чтобы не здороваться с расплывчатыми силуэтами вдалеке (то есть далее трех метров от меня), не насиловать зрение, прищуриваясь (отчего болит голова, а лицо выглядит глупым), довольствоваться приблизительной картиной мира, пытаясь убедить себя, что не так уж много я теряю, поскольку не всякая вещь непременно (и в любое мгновение: ведь море всегда остается морем) достойна того, чтобы на нее смотрели.
Но для игры в пинг-понг — после безуспешных попыток, когда я не раз и не два отбивал ракеткой воздух, а мой товарищ с тревогой подсказывал, что белый шарик пролетел с другой стороны, — мне пришлось смириться и напялить свою циклопическую оправу. Тогда передо мной встала трагическая дилемма в классическом варианте: у наших послеобеденных партий объявилась зрительница (сестра чемпиона, старше его на год и обескураживающе красивая: длинные каштановые волосы, темные глаза, фигурка, как у мировой призерши по танцам, а ноги растут прямо из головы), и я не знал, что лучше: выглядеть смешным без очков, размахивая ракеткой мимо шарика, или быть смешным в инвалидной оправе, от которой моих способностей к пинг-понгу не прибавлялось (напрасно товарищ подавал только с выгодной для меня стороны, именно с той, где у меня не хватало стеклышка в очках, все равно я снова и снова мазал, поскольку парировать получалось только плоскими ударами), так что способностей явно не хватало, чтобы ее очаровать. И я осмелился на рискованный, но блестящий ход: выбрал второе (одно из трех выигранных мной в той партии очков я получил благодаря тому, что шарик, отскочив от рукоятки, пролетел почти над самой сеткой и застал моего противника врасплох). С практикой мой уровень явно повышался, и перед ясными очами красавицы я надеялся сыграть не хуже, выжать из ракетки, как фокусник из рукава, в качестве прощального букета — этакой финальной точки — настолько немыслимый флэш, что она бросится в мои объятия и поцелует победителя, даже если побежденным будет ее брат, что в той же трагико-классической перспективе не является непреодолимым препятствием: бросилась ведь Химена в эти самые… в объятия (и это свидетельствует о широте ее взглядов), хотя еще утром теми же руками возлюбленный убил ее отца.