Вечеринка подходила к концу. Уши Хана выглядели так, словно тронь – и обожжешься.
– В покер тебе играть нельзя, – заявила я ему.
Почти все гости уже разошлись. Мне домой не хотелось. Я так долго не пила, что хотела посмаковать это состояние тепла и расслабленности.
– А? – переспросил Хан.
– Твои уши выдают тебя с головой. Когда ты пьян или смущаешься, они становятся красными.
– Так, может, мне играть в покер строго тогда, когда я пьян или смущаюсь? – рассмеялся он.
Я наконец вернулась домой и обнаружила следы того, что мама выбиралась из постели. Приоткрытая дверь кухонного шкафчика, стакан в раковине. У нас все нормально.
Глава 9
Чин Чин устроился уборщиком в детский сад. Ему платили в конверте, семь долларов за час, по часу работы в день, пять дней в неделю. После покупки месячного проездного на автобус денег почти не осталось, но отцу хотя бы нашлось занятие.
– С дивана встал, и то хорошо, – сказала мама.
Дети папу любили. Карабкались по его телу, словно по высокому дереву. Руки как ветви, туловище словно ствол. Им даже нравился его акцент. Отец рассказывал им сказки, сочинял, что он – один из двух оставшихся в природе живых деревьев из Какумского леса. Что сперва он был маленьким семечком, перекатывался от куста к кусту, и каждый день бабочки размером с тарелку порхали над тем местом, где папа пытался укорениться. Ветер от их крыльев овевал землю, побуждал его расти, расти, расти – и смотрите, каким он вымахал высоким! Каким сильным! Отец подбрасывал кого-нибудь из малышей в воздух, ловил и отчаянно щекотал. А дети не могли его наслушаться. Половина из них в тот год попросили на Хэллоуин костюмы бабочек, хотя их родители так и не поняли, в чем дело.
Нана стал ходить в садик. Каждый раз, закончив рабочий день, Чин Чин приезжал за ним на автобусе, и они вдвоем пешком шли домой. Нана рассказывал отцу каждую мелочь, любую скучную или потрясающую подробность, чем занимался в течение дня. Папа неизменно проявлял к этим историям огромный интерес, который мама никак не могла понять.
Она приходила домой с работы на гудящих ногах, со звенящими от выслушанных оскорблений ушами. Нана уже спал. Чин Чин говорил ей:
– Погляди. Они нанизали макароны на нитку и сделали из них бусы. Можешь представить такое в Гане? Бусы из еды. Почему не съесть макароны и не сделать бусы из чего-то более подходящего?
Мама завидовала тому, как Нана близок с отцом. Мне она никогда в этом не признавалась, но по ее рассказам чувствовалось. Она не хранила ни одну из наших с братом школьных поделок. Нана перестал ей их носить и молчал, предпочитая делиться новостями с папой. Думаю, когда брат умер, мама пожалела, что не сохранила о нем чего-то более существенного, чем воспоминания да баскетбольная футболка, которая все еще воняла в шкафу. Чего-то более личного.
Укладывая сына в кровать, Чин Чин рассказывал ему те же сказки, что и детям в садике, про живое дерево из Какума. Именно от брата я их впервые услышала.
– Я ему верил, Гифти, – признался Нана. Не помню, сколько лет мне было, но, видимо, мало. В том возрасте, когда дети плохо едят, но вечно голодны. – Я правда верил, что он на самом деле дерево.
– А кто второе?
– Что?
– Папа говорил, что он один из двух последних. Кто второе? Мама?
Лицо брата вдруг стало мрачным, задумчивым, гордым.
– Не-а. Только не мама. Если папа – дерево, то мама – камень.
Хан снова закрутил термостат до нуля. Мне даже показалось, что я вижу облачко собственного дыхания. Благо я держала в лаборатории куртку – я надела ее и села за работу. Мои мыши болтались в своих ящиках, как пьяные в цистерне. Аналогия вполне уместная, но мне все равно было грустно так о них думать. Я в миллионный раз вспомнила о птенце, которого мы с братом нашли. Мы так и не смогли заставить его напиться и примерно через пятнадцать минут бесплодных попыток вынесли на улицу и попытались уговорить полететь. Увы, и здесь ничего не вышло. Мама пришла домой, мы в панике замахали руками, мол, лети, лети, а бедняга тупо посмотрел на нас, споткнулся и упал.
– Ему больше не взлететь, – сказала мама. – Мать не опознает птенца, ведь вы его касались и он теперь пахнет вами. Не важно, что вы сделаете. Он умрет.