– Приехали, – сообщила я и поспешила помочь маме выбраться.
Она пошла чуть впереди, хотя никогда прежде не бывала в этой квартире. Мама всего пару раз навещала меня в Калифорнии.
– Прости за бардак, – извинилась я, хотя никакого бардака не было. С моей точки зрения, но ведь я – не она. Каждый раз, стоило маме приехать ко мне домой, она проводила пальцем по вещам, которые мне и в голову не приходило вытирать, – по ламелям жалюзи, по дверным петлям – и подчеркнуто демонстрировала скопившуюся там черную пыль. Мне оставалось лишь пожимать плечами в ответ на обвинения.
– Чистота дома – это благочестие, – любила повторять мама.
«Чистота дома – это почти как благочестие», – хотелось поправить мне, но она бы лишь нахмурилась, мол, какая разница?
Я показала спальню маме, она молча забралась на кровать и погрузилась в сон.
Глава 3
Едва услышав тихое похрапывание, я на цыпочках выбралась из квартиры и пошла проверить своих мышей. И пусть я их рассадила, наиболее пострадавшая корчилась от боли в углу коробки. Судя по всему, долго бедняга не протянет. Мне почему-то стало ужасно грустно, но, когда двадцать минут спустя мой напарник Хан застал меня рыдающей в углу комнаты, стыд не позволил признаться, что причиной слез стала вероятная смерть мыши.
– Паршивое свидание выдалось, – соврала я.
Лицо Хана исказил ужас, но напарник все же выдавил пару слов поддержки. Несложно догадаться, что он при этом думал. «Я пошел в науку не затем, чтобы разбираться с женскими истериками». Мой плач превратился в смех, громкий и хриплый, отчего ужас на лице Хана стал явственнее, а уши запылали, точно красный сигнал светофора. Я оборвала смех, выбежала из лаборатории в уборную и уставилась в зеркало. Покрасневшие опухшие глаза, нос как слива, кожа на ноздрях шелушится после салфеток.
– Возьми себя в руки, – велела я женщине в зеркале, но получилось так ненатурально, словно я воспроизводила сцену из фильма, словно у меня нет «я», за которое можно было бы ухватиться, – или, скорее, целый миллион «я», слишком много, чтобы собрать воедино. Одно стояло в уборной и играло роль; другое – в лаборатории глядело на раненую мышь – животное, к которому я ничего не испытывала, но чья боль каким-то образом пришибла меня. Или, наоборот, расщепила. Еще одно все еще думало о моей матери.
Мышиная драка так потрясла меня, что я проверяла зверюшек куда чаще, чем следовало. Когда я вернулась в лабораторию, Хан уже был там, оперировал свою мышь. И как обычно, закрутил термостат до минимума. Я поежилась от холода, и напарник поднял голову.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – ответила я.
Мы уже месяцами трудились вместе, но дальше обычного приветствия не заходили – кроме того момента, когда Хан застал меня в слезах. Теперь напарник больше мне улыбался, но стоило попытаться завязать беседу, его уши снова вспыхивали красным.
Я проверила мышей, ход эксперимента. Никаких драк, никаких неожиданностей.
Я поехала обратно в квартиру. Мама все так же лежала в спальне под облаком из одеял. С губ ее срывался звук, похожий на мурчание. Я так долго жила одна, что теперь меня нервировал даже этот тихий шум, по громкости не превышавший легкий гул. Я уже и забыла, каково это: жить с мамой, заботиться о ней. Долгое время – на самом деле почти все мои сознательные годы – были только я и она, однако наше сожительство было неестественно. Она это знала, я это знала, и обе мы старались забыть правду – что изначально нас было четверо, а потом трое, двое. Когда мама уйдет, добровольно или нет, останусь я одна.
Глава 4
Дорогой Боже!
Мне все любопытно, где же ты есть. В смысле, я знаю, что ты здесь, со мной, но где именно? В космосе?
Дорогой Боже!
Черная Мамба много шумит, но вот когда злится, то двигается очень медленно и тихо, а потом вдруг бац! – и оказывается прямо перед тобой. Базз говорит, это потому, что она африканский воин и обязана уметь подкрадываться незаметно.
Базз очень забавный. Лазит везде тихонько, а потом вдруг как нависнет, подберет что-то с пола и спрашивает: «Это что такое?» Он больше не показывает Чин Чина.
Дорогой Боже!
Если ты в космосе, то как меня видишь? И на что я тогда для тебя похожа? А как выглядишь ты, если ты вообще как-то выглядишь? Базз говорит, ни за что не станет астронавтом. Думаю, я тоже, но если ты в космосе, я бы к тебе слетала.
Глава 5
Когда нас было четверо, я, в силу малолетства, этого не ценила. Мама любила рассказывать истории об отце. Метр девяносто пять ростом, пожалуй, самый высокий человек, какого она только видела, – может, даже самый высокий во всем Кумаси. Вечно крутился у их тележки, подтрунивал над упрямой бабулей с ее приверженностью фанти, уламывал угостить его бесплатно ачомо, ганскими чипсами, которые он называл «чин чин», как нигерийцы в городе. Когда родители встретились, маме было тридцать, когда поженились – тридцать один. Старая дева, по ганским меркам, но мать твердила, мол, Господь велел ей подождать, а когда она встретила папу, то поняла, кого же столько ждала.