— Вам известно, что моя жена из Пятницы сейчас находится в Южной Америке в археологической экспедиции?
— Конечно. Нам пришлось навести справки и о ней, чтобы составить себе полную картину вашего сегодняшнего положения.
Этот человек знает о нем слишком много, но что с этим можно поделать?
— Я очень устал, — сказал Дунски. — Хотелось бы принять душ и лечь спать. У меня сегодня был тяжелый день.
— Я провожу вас в вашу комнату, — предложил Вермолен, вставая. — Когда вы проснетесь, нас скорее всего уже здесь не будет. Позавтракаете сами, а затем можете отправляться по делам. Я оставил сообщение для вашего шефа, я имею в виду — на завтра. Я сказал ему, что всю необходимую информацию он получит от вас. Думаю, он, как только сможет, свяжется с вами.
— Все зависит от того, сочтет ли он это необходимым.
Спальня оказалась просто шикарной, с огромной, опускающейся с потолка кроватью. Вермолен нажал какую-то кнопку на настенной панели и подвешенная на цепях кровать медленно поползла вниз, а затем стала на ножки, которые, пока она опускалась, выдвинулись по углам.
— Если до того, как мы с женой отправимся в стоунеры, что-нибудь произойдет, я оставлю для вас сообщение. Будет мерцать вот этот экран, — он указал на стену. — Ночную рубашку вы найдете в шкафу.
— Это слишком шикарно, — поблагодарил Дунски. — Я не привык к такой роскоши.
— Мы несем огромную ответственность, так что заслуживаем и большего, — заметил Вермолен.
Дунски пожелал ему спокойной ночи, а когда Вермолен покинул комнату, проверил замок. Дверь была заперта. Он почистил зубы одноразовой щеткой, которую нашел в шкафчике, принял душ и лег спать. Но долгожданный сон не шел. Он, словно сошедший с рельсов поезд, затерялся где-то по дороге. Перед глазами Дункана в некоем мысленном зале проносились образы: Озма, Нокомис, Кастор… Его стала бить дрожь. Потекли и тут же прошли слезы. Дунски встал и подошел к маленькому бару в углу — еще один предмет роскоши — и налил себе стакан напитка под названием «Социальное наслаждение номер 1». «Чего тут только нет!» — подумал он. Минут пятнадцать он маятником ходил по спальне. Ноги его постепенно ослабевали, но остановиться он не мог. Дункан по-прежнему сжимал стакан в руке. Делая последний глоток, он вдруг увидел Уайта Реппа, улыбающегося из-под своей широченной белой шляпы.
— Жаль, что я не смог принять участие в этой чудесной перестрелке на Джоунс Стрит, — сказал Уайт. — Мне бы сподручнее проделать это вместо тебя! Уж я бы получил удовольствие!
— Еще даже полночь не наступила, — пробормотал Дунски, и Уайт исчез в тумане.
Дунски залез в постель и заплакал. В голове его — словно в сумасшедшем доме — со всех сторон появились вдруг зеркала, в которых отражалась одна и та же картина: холодное, твердое, как бриллиант, тело Сник. Погружаясь в беспокойный сон, он подумал: не стоит жалеть о ней больше, чем о других. Это несправедливо.
МИР ПЯТНИЦЫ
РАЗНООБРАЗИЕ. Второй месяц года Д5-Н1
(День-пять, Неделя-один)
Уайт Бампо Репп вразвалочку вышел из своей квартиры, прошел через холл и остановился у лифта. Вид у него был что ни на есть самый экстравагантный — во всей Пятнице подобным образом одевался только он один. Белая «десятигаллоновая» шляпа, кроваво-красный платок на шее, фиолетовая рубаха с непомерно широкими рукавами и кружевной манжеткой на шее, безрукавка из черной искусственной кожи, тяжелый ремень с массивной пряжкой, на которой изображен ковбой на брыкающейся лошади, тесные небесно-голубые джинсы, отделанные на швах кожей, и белые тисненой кожи башмаки на высоких каблуках с изображением скрещенных шестиразрядных пистолетов. Уайт Репп — знаменитый деятель телевидения, сценарист, режиссер и продюсер одновременно, был крупнейшим специалистом по вестернам и историческим драмам. Чего не хватало в этом костюме — и это сильно раздражало Реппа, — так это тисненой кобуры, а лучше двух, и игрушечных пистолетов с элегантной чеканкой. Правительство не разрешило дополнить туалет маэстро этими на первый взгляд безобидными деталями. Если маленьким детям нельзя играть с оружием, почему это должно дозволяться большим детям? Репп подавал бы им дурной пример.
Правда, то же самое правительство никак не ограничивает демонстрацию оружия и насилия на экранах и в специальных залах для развлечений — эмфаториях. Оно, как и все другие органы верховной власти, начиная, наверно, с основания древнего Вавилона, не избежало двойной морали.