И тут русский вскипает, словно чайник со свистком на раскаленной плите.
Истошно, истерично вопя, чуть не выпрыгивая из обоссанных шорт, Ваня как коршун налетает на островитян, покрывая их пятиэтажным исконно-русским матом и раздавая воинственным маори отцовские обжигающие подзатыльники. Новозеландцы ни черта не понимают из его спича (их вытаращенные, с белым, как снег, белком, глаза об этом свидетельствуют), на удары не отвечают, предпочитая не связываться со славянским регби-ненавистником, и быстро ретируются вглубь джунглей.
Ваня тяжело вздыхает, глядя на спины убегающих маори цвета доминиканского зернового кофе. От выплеснутой агрессии ему становится легче физически, но приходит усталость другого рода, ментальная. Разогнавший регбистов русский Иван поворачивается лицом к Мысу Торговли; старик Сантьяго, покачиваясь за прилавком, улыбается ему, одной рукой почесывает бороду, а другой машет – иди, дескать, сюда. И Ваня идет. Сантьяго учтиво протягивает русскому варвару бутылочку с водой, и тот жадно ее выпивает, втягивает в себя, заглатывает большими пресными кусками. Ваня испытывает на себе эффект сенсибилизации: на третий день завязки возвращаются прежние вкусовые ощущения, и обыкновенная вода вызывает у него восторг, близкий к эйфории. Русский пришелец отвешивает старику доллар, а он вручает ему кулек с жареными кузнечиками по-вьетнамски – погрызть по дороге.
На самом деле, Мыс Торговли – это и есть Сантьяго; старичок является единственным продавцом на острове, и его небольшая с виду лавка обеспечивает здешних обитателей всем необходимым, сколько бы их, обитателей, не было. Его магазинчик – бездонная пропасть лакомств и деликатесов со всех частей света. Швейцарские сыры, итальянская пицца, американские гамбургеры, турецкий кебаб, японские суши, африканские насекомые, шведский сюрстремминг, исландский харакл, китайские тухлые яйца, корейский суп посинтхан, североамериканский орех-пекан, бразильское пато но тукупи, запеченные утконосы из Океании и, конечно же, акульи плавники. Откуда старый торгаш всё это берет и где он это хранит – одному Богу известно, но среди островитян ходят слухи о том, что раньше Сантьяго держал с десяток транснациональных корпораций, и вообще он – персонифицированная глобализация.
Рядом с хитро улыбающимся Сантьяго и его лавкой, огибая Мыс Торговли полукругом, аккуратно вышагивает огромный, высотой до пояса, пурпурный краб. Ивану уже не в первый раз кажется, что старик выдрессировал его как раздатчика листовок: уж больно походка краба и его расставленные в разные стороны, попеременно открывающиеся и захлопывающиеся, клешни напоминают манеры промоутеров, втюхивающих пешеходам рекламные флаеры. Однако листовок в клешнях краба никогда не бывает, при этом он регулярно подходит к посетителям Сантьяго, а еще нетерпеливо шевелит конечностями, вопросительно взирая на незнакомцев. Вот и на этот раз пурпурное членистоногое впялилось в Ивана и широко раскрыло клешни.
– Shake his hand. He wants you to shake his hand, – сладко повторяет старик, но Ваню так просто не проведешь. Он уже слышал о том, что Сантьяго не прочь поторговаться с каннибалами с соседнего острова, а ведь их интересуют совсем не сырные пироги и шоколадные фонданы. В Ваниной голове, пораженной, как раковой опухолью, токсичной агонией, прорезается неприятная, страшная догадка. Для чего выдрессировал краба этот чертов бизнес-дед? Как много людей улетело с этого острова без пальцев и кистей рук?
– Ноу, – говорит Ваня с отвратительным акцентом, храбро, вызывающе уткнувшись тяжелым взглядом в улыбающиеся глаза Сантьяго. – Сенкью.
– As you wish, – все так же сладко лепечет старый торгаш, и Ване лучше отсюда уйти. Да, он всех, если кто-то не в курсе, предупредит о жестоких играх Сантьяго, но без старика остров и не сможет существовать. Ваня вдруг осознает, что, несмотря на экзотичность и удаленность острова, здесь есть точно такие же проблемы, как и на его родине: народ знает, что имеющие капитал вытворяют всё, что им заблагорассудится, но поделать с этим ничего не может или не хочет.