Вернемся, однако, в заказник, к ковылю.
Все-таки прекрасно, что «дошла» до нас целинная степь. А здесь что, рядом?
— А это залежь, — сказала Людмила Анатольевна и показала рукой на полосу, полого примыкающую к зарослям тростника.
Залежь? Значит, в заказник пущен плуг? Увы. Потом нам попалась и изумрудная полоса овса, и даже лента черного пара.
Заказник на хозрасчете. Как это ни парадоксально, его содержит плуг. Значит, пустили козла в огород…
Правда, залежь тут выглядит «бодро». Считается, что после пахоты ковыль восстанавливается чуть ли не через полвека. Так оно, наверное, и есть, если оставить в покое участок земли среди полей. А тут рядом степь. И уже на третий, четвертый год на залежи появился ковыль. Сейчас же он цветет почти так же густо, как рядом, на целине.
Обитатели заказника необычны для здешних мест. И занятия их могут показаться странными, если не баловством. То тут, то там два-три человека под солнцем подолгу колдуют у куста травы. Пестрые одежды и широкополые шляпы выдают в них горожан. Из Перми на лето приезжают сюда преподаватели и студенты университета. Много лет они изучают этот островок, но изучили только самую малость. Потому что этот кладезь неисчерпаем.
Рано или поздно надо поставить этот вопрос: зачем он все-таки, заказник? Только для науки? Так не бывает: только для науки. Раз для науки, значит, и для практики. Если, разумеется, это действительно наука. Здесь исследуется солеустойчивость и засухоустойчивость растений, экология их цветения и опыления, мелиорация солонцов, агротехника семеноводства кормовых трав, приживаемость лесопосадок. Степь под Троицком «защитила» пять докторских и полтора десятка кандидатских диссертаций. Почвоведы, микробиологи, геоботаники, зоологи работают здесь несколько десятилетий. Продолжительность, непрерывность исследований ценны сами по себе.
Спросите у аспирантки Ольги Еремченко, одной из тех, кто принял эстафету исследований, как быть с солонцами, и она без запинки ответит: гипсовать, пахать только безотвально, засевать волоснецом — травой, которая прекрасно растет даже на корковых солонцах.
А спросите у кандидата биологических наук Маины Семеновны Кайгородовой о люцерне… О, это очень любопытная история.
Есть такая трава — люцерна. Прекрасный корм. Говорят, есть в ней, помимо всего прочего, какие-то неизученные вещества, которые благоприятно, едва ли не чудодейственно влияют на организм животных. Но у люцерны один крупный изъян: она дает мало семян.
Агрономы не раз наблюдали: люцерна обильно цветет, пчелы с недалекой пасеки ползают по цветкам. Все как нельзя лучше. А обмолотили стручки — горсть семян. Куда их? Возобновить посевы и то не хватит, а их надо расширять. Купить бы семян на стороне, но уж очень дорого: тридцать тысяч рублей за тонну. Хороша люцерна как корм, однако мудрено ее развести. Чего ей надо-то? Или она вообще такая? Загадка. Не один знойный час, не один жаркий день провели ученые в заказнике у цветка люцерны, чтобы разгадать ее.
Оказывается, цветок люцерны — на замке, открыть который культурные пчелы не способны. Проникнуть в цветок они могут только после того, как он открыт дикими одиночными пчелами.
Одиночные пчелы живут не семьями и дупла под жилища не приспосабливают. Они роют норы в целинной степи. Плуг их норы разрушает, тем самым обрекая пчел на гибель.
Поэтому посевы люцерны, оказавшиеся далеко от целины, опыляются плохо и дают мало семян. А поскольку целины у нас, собственно, не осталось, люцерна лишилась опылителей. В самом же заказнике она дает приличный урожай семян. Их продажа и составляет главную статью доходов. Свидетельство практичности науки: любознательное сиденье у цветка весьма, выходит, рентабельно.
Одна ниточка биоценоза: плуг против люцерны через пчел. Распутывание нитей этого причудливо смотанного клубка все чаще приводит ученых к одному и тому же вопросу: не перебрали ли мы через край, все вокруг себя распахав?
Есть у меня фотография, снятая с вертолета. Леса и поля. Не знаю, как точнее выразиться: леса среди полей или поля среди лесов. В общем-то красиво смотрится. Хлеб скошен. Ряды валков, то прямые, то изящно изогнутые. Но однажды я рассматривал снимок другими глазами. И у меня возникли вопросы. Надо ли было пахать впритирку к лесам, так близко к ним, чтобы плуг едва не задевал корни берез? Надо ли было так аккуратно обтекать каждый колок, каждый изгиб лесной кромки? Надо ли было выпахивать вон тот «заливчик» среди деревьев, где трактор, должно быть, долго выкручивал вензеля и тракторист, теряющий выработку, нервничал, не зная, как выбраться из этого лабиринта? Не лучше было бы разметить поле прямоугольником, а поляны, которые в него не вписываются, оставить в покое? На тех полянах, глядишь, спокойно жили бы дикие одиночные пчелы, которые, летая к посевам люцерны, делали бы свое благое дело. Наверняка те поляны нужны не только пчелам, а еще кому-то, свою зависимость от кого мы еще не выяснили достоверно.