– Там еще один! Все мгновенно насторожились, изготовившись к очередной схватке. Однако новый враг медлил.
Джомар кое-как доковылял до зонта и, усевшись в тени, припал губами к посудине с водой. Хролф внимательно осматривал его рану, остальные, запалив оставшиеся кусты креозота, побросали их в лаз. Однако жара брала свое: люди все как один, тяжко отдуваясь, прилегли возле входа в пещеру. Спустя полчаса, когда кусты креозота превратились в груду угольев, в горловине послышалась возня и наружу показались длинные усы-антенны.
Из норы вылезла самка жука-скакуна, гораздо меньшая, чем самец. Следом выкатилось с полдесятка личинок, каждая с руку длиной. Рассказывая потом об этом младшему брату. Вайг говорил, что ему вдруг стало жаль жуков, хотя он знал: подойди поближе, и на него бы набросились даже личинки.
Насекомые медленно поползли по раскаленному песку, направляясь к глубокой балке, примерно в километре от пещеры. Самке было важно спасти детенышей, и она вовсе не собиралась драться с людьми. Прошло несколько часов, прежде чем мужчины снова заглянули в нору. Она оказалась столь глубокой, что Джомар предположил: здесь когда-то обитало семейство пауков-каракуртов. Это была самая настоящая пещера со стенами и сводом, укрепленными слюной жуков.
В самом глухом углу валялись личинки, задохнувшиеся в дыму, и охотники выкинули их наружу: мясо жука-скакуна в пищу не годится. Вслед за тем люди завалили вход и почти мгновенно заснули в прохладной глубине логова, где еще остро пахло дымом и креозотом.
Следующим утром Улф, Торг и Хролф отправились в обратный путь, за женщинами и семилетним Найлом. Джомар и Вайг остались караулить пещеру на случай, если жуки вознамерятся вдруг снова сунуться сюда. Все тревоги оказались напрасными. Как выяснилось позже, жуки-скакуны не переносят запаха горящего креозотаНайл еще помнил, с каким волнением встречал он тогда отца. Ингельд, жена Торга, вначале громко вскрикнула, а затем зарыдала: увидев только троих, она подумала, что остальные погибли. Когда же все разъяснилось и охотники наперебой принялись живописать новое жилище, Ингельд впала в другую крайность (она всегда отличалась несдержанностью) и принялась настаивать, чтобы все сейчас же собирались в дорогу. С большим трудом удалось уговорить ее переждать полуденную жару и холодную, полную опасностей ночь. И вот наконец за пару часов до рассвета они тронулись в путь. Найл волновался чуть не больше всех. Предрассветный час выбрали не случайно: хищники пустыни охотятся, как правило, ночью, а с приближением рассвета возвращаются в свои логовища.
Температура была чуть выше нуля, от холода не спасала даже ворсистая шкура гусеницы, и Найла пробирала зябкая дрожь. Он сидел на спине матери (часть пути та несла его в заплечной корзине), а его душу переполняло такое счастье, что казалось, еще миг – и мальчик взлетит. Лишь однажды ему доводилось удаляться от их норы на несколько сотен метров – в ту пору, когда начались дожди. Ветер тогда обрел неожиданную прохладу, с запада надвинулись тяжелые сизые тучи, и с неба отвесными потоками хлынула вода. Найл, хохоча, плясал под теплыми струями. Мать взяла его на прогулку туда, где в стену плато упирается пересохшее русло небольшой речушки. Мальчик, широко раскрыв от изумления глаза, смотрел, как иссохшая земля шевельнувшись, словно живая, приподнялась, расслоилась и наружу вылезла большая лягушка.
Еще через полчаса их уже было множество. Пробудившиеся к жизни существа спешили к разрастающимся на глазах лужам, чтобы, погрузившись в них, исполнить брачную песню. Найл смотрел на лягушек и смеялся во все горло, топая и подпрыгивая под дождем, который становился все сильнее и сильнее. А из песка, слипшегося в комья полужидкой грязи, уже спешили кверху, жадно вытягивая стебли, растения и цветы. В грязи то и дело вскипали крохотные, похожие на взрывы буруны: спекшиеся стручки, разбухнув, выстреливали в воздух семена. Спустя несколько часов пустыню уже покрывал удивительный ковер из цветов: белых, желтых, розовато-лиловых, зеленых, красных, голубых. Найлу, который с самого рождения видел лишь унылый изжелта-серый песок, камни, да безжалостную синеву обнаженного неба, казалось, что он попал в сказку. Едва дождь прекратился, откуда ни возьмись налетели пчелы и жадно набросились на цветы. Бурые лужи кишели юркими, хлопотливыми, пожирающими друг друга головастиками. В других лужах – побольше и почище – сглатывали крупицы зеленых водорослей медлительные тритоны.