Пересилив тяжко взбухающий в жилах страх, Найл принудил себя успокоиться. В этот миг Улф задышал глубже и реже: вступил в контакт. Сороконожка все так же стояла, угрожающе вздыбившись, лишь считанные дюймы отделяли ее ядовитые клыки от незащищенной спины Улфа. Отец сидел не шевелясь, и боевая стойка насекомого приослабла. Соблюдая предельную осторожность, Найл оглянулся в поисках копья. До опертого на ствол дерева оружия можно было дотянуться рукой. Найл потянулся к копью — медленно, очень медленно, чтобы не потревожить Ингельд. Дотянуться все же не удалось, пришлось чуть податься вперед. Пальцы намертво стиснули древко. Найл начал плавно возводить руку для мгновенного удара. Судя по дыханию, Улф из контакта еще не вышел. Стояла полная тишина. И тут некстати пошевелилась во сне Ингельд, костяные браслеты на ее запястье глухо звякнули. Этого оказалось достаточно, чтобы сороконожка опять мгновенно приняла боевую стойку. Через какое-то время насекомое снова расслабилось. Улф вышел из контакта, глубоко вздохнув, пошевелился. Найл что есть силы метнул копье. Оно скользнуло ядовитой твари под брюхо, вспахав землю в нескольких дюймах от нее. Улф оторопело вскинулся. Получилось так, что копье отшвырнуло насекомое на шаг-другой в сторону. Секунду спустя Найл уже стоял над конвульсивно извивающимся туловищем и яростно гвоздил его отцовским копьем. Ингельд, проснувшись и увидев, что творится, зашлась заполошным визгом. Полминуты назад этот визг стоил бы Улфу жизни. Теперь он лишь придал ему решительности; схватив другое копье, отец принялся лихорадочно колоть извивающееся туловище хищника, влажно блестящие клыки которого были теперь уже не опасны: голова была наполовину отделена от туловища.
Когда тварь угомонилась, отец скупым движением взъерошил Найлу волосы: «Молодец, сын». Слышать подобное от отца доводилось крайне редко, и Найл просто зарделся от такой похвалы.
Ингельд все никак не могла прийти в себя от ужаса.
— Скорей, скорей отсюда! Ужас какой…
— Теперь-то как раз все спокойно, — сказал, пожав плечами, Улф и глубоко всадил копье в корень дерева.
— Я не могу всего этого выносить! — В голосе женщины слышались истерические нотки.
Улф вздохнул.
— Все равно нет смысла куда-то трогаться, пока луна не взошла. Мы даже не разглядим, в какую сторону идти.
— Тогда я пойду одна!
Выбравшись из кустарника, Ингельд с дерзким видом отошла шагов на тридцать и вызывающе бухнулась на землю. Найл хотел было сказать вдогонку, что на открытых местах водятся скорпионы, а сороконожки могут напасть там еще скорее, чем среди кустарника, но вовремя понял, что это заведомо пустая трата слов. Мысль, что терпеть осталось недолго, вызывала в душе облегчение.
Через час взошла луна, и путники двинулись на юг. Одолев еще несколько миль, они вышли на истоптанную дорогу, ведущую, судя по всему, к соленому озеру. По ней и шли остаток ночи. Время от времени то с одной, то с другой стороны дорога из недр пустыни доносились смутные, настораживающие звуки — шорохи, глухой шелест, а один раз и зловещее шипение. Однако прямой опасности не было заметно нигде, мало кто из обитателей пустыни отважится напасть сразу на троих.
Когда луна села, устроили часовой привал. Ингельд устало, с протяжным вздохом растянулась на земле. Улф улегся на спину, примостив голову на плоский камень. Найл предпочел сесть, оперевшись спиной о валун (недобрые звуки пустыни действовали на нервы). Крепко заснуть не удалось, вскоре он очнулся от шелестящего звука. Встрепенувшись, парень затаился: тишина. Найл расслабился, не утратив, а, наоборот, усилив сосредоточенность. Усталость при этом, как ни странно, сработала на пользу: достичь нужного состояния оказалось легче обычного, и Найл внезапно ощутил глубокий внутренний покой, словно ступил в какой-то огромный пустой зал. Завозилась во сне Ингельд, и внимание Найла переключилось на нее. Он сознавал ее чувства: усталость, недовольство тяготами пути, от которых не могут ее уберечь двое спутников. Ясно было и то, что в Ингельд нет благодарности ни к нему, ни к его отцу за то, что они оберегают ее в опасном пути, только насупленное презрение. Он понимал теперь, что в Ингельд живет злая, беспощадная обида на Улфа и Вайга за гибель Торга, ее мужа, и Хролфа, сына. Ингельд и заснула-то с этим чувством. Улф спал глубоко, беспробудно. Переведя внимание на отца, Найл словно погрузился в серую пульсирующую взвесь, полную зыбких образов и видений.
Когда Найлу пришло в голову обратить это новое, непривычное чувство самоуглубления непосредственно на пустыню, он с неожиданной явственностью ощутил незримое присутствие уймы живых существ — жуков, пауков, муравьев. Странное это было ощущение, все равно что самому сделаться пустыней. Некоторые существа — серые пауки, например, — чувствовали попытку вторжения кого-то постороннего, остальные ни о чем не подозревали.