Найл устроился на ложе под матовым стеклом, податливая бархатистая поверхность была мягкой как гагачий пух. За стеклом ожил свет, послышалось тихое жужжание. Расслабление пробрало так глубоко, что Найл явственно почувствовал, как уходят из тела скопившиеся за жизнь боль и утомление. Он даже не подозревал, насколько, оказывается, устал, что стычка с убийцей так истощила энергию его мозга. От ног к голове волна за волной приливала неизъяснимая безудержная радость; подкатывалась и откатывалась, как волны на морской берег. Несмотря на усилия удержаться в сознании, одна из таких волн подхватила и унесла его в забвение.
Едва открыв глаза, Найл вспомнил о своем местонахождении и поспешно сел.
– Как долго я спал?
– Около двух часов
Найлу стало совестно за свою беззаботность.
– Мне пора во дворец.
– Зачем? Ведь ты правитель. Ты никому не подотчетен.
Да, действительно. Более того, Совет на сегодня уже прошел. Найл опять позволил себе расслабиться, примостив поудобнее подушку под головой. Тут взгляд упал на устройство, лежащее рядом на кушетке: дюжина изогнутых в виде шлема металлических полосок, шнур утоплен в находящееся возле ложа гнездо.
– Надень себе на голову и пристрой поудобнее.
К каждой из металлических полосок была изнутри прикреплена подкладка из бархатистой материи; проведя по ней пальцем, Найл обнаружил, что она увлажнена. Он стал пристраивать шлем на голову, распределяя полоски по лбу и затылку. Там, где подкладки соприкасались с голой кожей, чувствовалось слабое иглистое покалывание.
За экраном из матового стекла опять зажегся свет. Найл теперь был уже расслаблен, поэтому чувствовал лишь обволакивающее, приятное тепло.
– Теперь закрой глаза и постарайся освободиться от мыслей. Найл попытался вообразить кромешную темноту, и удивился, насколько удачно все вышло… Впечатление такое, будто он завис посреди бездны. Затем с внезапностью, от которой он оторопел, вдруг прорезался голос матери:
«Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава».
Найл от удивления распахнул глаза, дабы убедиться, что он все так же находится в комнате. Даже с открытыми глазами он мог слышать ее голос:
«У меня бабка в свое время делала из него настойку вроде вина».
Голос деда Джомара:
«Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб».
– Что ты слышишь? – осведомился старец.
– Мать разговаривает с дедом.
Пока Найл отвечал, беседа продолжалась. Неожиданно ему совершенно точно вспомнилось, когда именно это происходило. Найлу было около семи лет, и семья только еще перебралась в пещеру – бывшее логово жука–скакуна – на краю пустыни. До этого они ютились в каменном мешке у подножия большого плато, где было душно, тесно и небезопасно. Новое жилище в сравнении с прежним было прохладным и надежным. Они только еще начали его обживать, и пахло едким дымом сожженных кустов креозота, которые пустили в ход, чтобы выкурить жуков–скакунов. Слушая этот разговор матери с дедом насчет того, как готовятся коренья кассавы, он вместе с тем мог обонять запах кустов креозота. Был и еще один запах, никак не поддающийся уяснению; затем вспомнилось: болтанка из тертого чертова корня, которой деду смазали бедро (жук–скакун напоследок–таки задел).
Лежа в этом состоянии, Найл испытывал множество разноплановых эмоций и ощущений. Отчасти он превратился в семилетнего мальчонку, со всеми чувствами и мыслями семилетнего. Но сознавал он и себя теперешнего, лежащего в машине мира, прислушивающегося с немым удивлением к себе семилетнему. Казалось невероятным, что память с такой тщательностью и дотошностью сохранила этот кусочек детства – с каждым отдельным словом, произносимым матерью и дедом, а чуть дальше – вступившим в разговор Хролфом, двоюродным братом и матерью Хролфа Ингельд.
И осознание достоверности своего собственного прошлого наполняло неизъяснимым, светлым восторгом от того, что он жив, и вместе с тем уверенностью, что все проблемы людской жизни ничтожно мелки, и люди воспринимают их всерьез лишь потому, что тупы и подслеповаты. Все эти озарения были такими глубокими, что казались саморазумеющимися, будто были известны изначально. Мысли Найла прервал голос старца.
– Ты видишь то, где находишься, или только слышишь?
– Только слышу.
– Очень хорошо. Мне надо, чтобы ты плотно зажмурился, но представил, что открываешь глаза.
Вначале указанию следовать было сложно. Попытался представить, что открывает глаза, но ресницы дрогнули и ухватили отблеск матовой панели сверху. Тогда Найл для надежности прикрыл глаза ладонями, чтобы нельзя было открыть, и представил, что лежит у себя в пещере на травяной подстилке, в нескольких шагах от матери. И тут словно из ниоткуда возникла пещера, и стало видно лицо деда, освещенное единственным масляным светильником. Просто невероятно: отец его отца, отживший три с лишним года назад, сидит ни дать ни взять как при жизни, и разговаривает с матерью Найла, Сайрис, сидящей сейчас к сыну спиной. С внезапной глубиной Найла пронзила мысль: время – не мерило достоверности.