– Ну-ка, приладь себе ко внутренней стороне бедра. – (Найл поднял тунику и прижал раструб к коже, тот мгновенно присосался.) – А теперь будь добр, смочи нижнюю губу. – Второй раструб старец приложил Найлу к губе; чувствовалось, как тот плотно прихватил кожу.
– Для чего это?
– Замерять жизненное поле, обусловленное твоим жизненным тонусом.
Старец скрылся за машиной. Несколько секунд слышалось жужжание.
– Ну как? – поинтересовался Найл.
– Странно. – Старец отсоединил присоски. – Показатель «лямбда» у тебя снизился до восьми с половиной.
– И что это означает?
– Обычный показатель – между десятью с половиной и одиннадцатью.
– Получается, все это могло происходить на самом деле?
Внутри оборвалось. Как уютно было думать, что этот, с перепончатыми пальцами, был просто наваждением.
– Не обязательно. Ты забываешь, что твоя энергетика была пробита ударом того незнакомца, да и психоскоп тоже поглощает довольно много жизненной энергии.
– У тебя нет какой-нибудь машины, чтобы ее восстановить?
– А то как же. – (Найл посмотрел на старца с удивлением, подумав, что тот шутит.) – В машину мира встроен аппарат Бенца для нагнетания искусственного жизненного поля. По крайней мере, восстановится твой энергетический потенциал.
Усталость переплавлялась в головную боль, отягченную тошнотой.
– Она может сделать так, чтобы меня не тошнило?
– Думаю, да.
Матовая панель изнутри ярко осветилась синим, послышалось тонкое жужжание, постепенно перешедшее порог слышимости. Свет резал глаза, и Найл плотно зажмурился. Когда звук утих, ушла и головная боль. Одновременно с тем Найл почувствовал в себе нарождающийся свет непонятного оптимизма. Что нелепее всего, захотелось вдруг смеяться. Дыхание перехватило, будто в лицо только что плеснули ледяной воды. Найл поперхнулся, а затем глубоко втянул воздух; вместе с тем усталость перерождалась в удовольствие, близкое к боли.
Ощущение полноты жизни наполнило до краев. От этого забавно защекотало в гортани, он звучно, со смаком чихнул. Синий свет тотчас померк, а блаженство уступило место вполне нормальному состоянию, Найл будто проснулся. Он нашарил в кармане носовой платок. В затылке, когда сморкался, заломило.
Старец стоял молча, глядя на цифровое табло. Пауза тянулась так долго, что Найл спросил:
– Что-нибудь не так?
– В твоем жизненном поле почему-то наблюдается брешь.
Сердце кольнула тревога.
– И что из этого?
– Это означает, что мы имеем дело с каким-то неизвестным фактором, который я не могу объяснить.
Найл с любопытством наблюдал, как старец, подобрав кулон с разорванной цепочкой, отнес его на ту сторону комнаты и опустил в какой-то цилиндрический предмет – быть может, мусорную корзину – из медной сетки.
– Что ты сделал?
– Обычная мера предосторожности. Судя по прорыву в биофизической мембране, ты был в контакте с какой-то враждебной сущностью. Если этот кулон – ее проводник, электромагнитное поле его нейтрализует.
– Так ты считаешь, это в конечном итоге не было кошмаром?
– Я не могу судить. То первое столкновение могло поразить тебя сильнее, чем ты думаешь.
Он еще не успел договорить, как Найл ощутил, что вызванная аппаратом Бенца эйфория понемногу исходит, как воздух из продырявленного шара.
– Этот ущерб восстановим?
– Бесспорно. В должное время он восполнится сам, затянется, как рубец или легкая рана. Но процесс можно ускорить аппаратом Бенца.
Вторя его словам, матовое стекло осветилось изнутри синим, и электрическое жужжание, набирая высоту, постепенно вышло за пределы слуха. Свечение, на этот раз не такое интенсивное, напоминало по цвету бледно-голубое зимнее небо. Менее насыщенны были, соответственно, и ощущения, но головная боль медленно развеивалась, словно на слабом ветру.
И когда жизненная сила капля за каплей начала просачиваться, будто в иссохшую землю, Найл со всей отчетливостью понял, что человек в черной мантии – не наваждение и что его собственная жизнь теперь находится в опасности.
Когда Найл появился из башни, уже стемнело и температура опустилась ниже нуля. Звезды в холодном черном небе казались кристаллами белого льда. Западный горизонт слабо светился, предвещая восход луны. Подтаявший за день снег превратился в наст, корочка звучно хрупала под ногами. Окна на главном проспекте светились, резкий ветер доносил звуки музыки. Найл всегда с тихой радостью наблюдал освещенные окна, особенно на верхних этажах. В дни рабства люди ютились в подвалах и свет вменялось гасить сразу с наступлением сумерек. Но теперь Найлом владело нелегкое предчувствие, и казалось, будто люди в освещенных комнатах излишне уязвимы.