Найл так был поглощен своими мыслями, что удивился, увидев, что они уже входят на главную площадь. Солнце садилось за крыши западной части, лишь верхотура Белой башни отражала золотистый свет. Снега на площади считай что не было, уцелел он только на траве, окружающей Белую башню.
Когда остановились внизу возле лестницы, Найл обратил внимание на двух бойцовых пауков, застывших истуканами по обе стороны двери.
– Что они здесь делают?
– Смертоносец-Повелитель велел им встать на стражу, – пояснил Дравиг. – Он опасается, как бы кто-нибудь из друзей Скорбо не затаил чего против тебя.
– Пожалуйста, поблагодари его за заботу.
Несколькими часами раньше мысль о страже у дворца показалась бы ему нелепой, теперь она давала ощущение безопасности.
Когда вошли в центральную парадную, с лестницы навстречу стала спускаться Нефтис. Приветливая ее улыбка сменилась замешательством, когда в дверь втащился Дравиг, неся во второй паре лап девушку, а следом вошла еще и Сидония с ребенком на руках.
– Кухарка Нира еще здесь? – спросил Найл.
– Да, мой господин.
– Скажи ей, пусть подойдет.
Дравиг опустил девушку на половик неподалеку от камина, Сидония положила рядом с ней ребенка. Не прошло и минуты, как в комнату с тревожно-выжидательным видом вошла Нира.
– Это твой брат? – поспешно спросил Найл.
Девушка вскрикнула и упала возле братишки на колени.
Увидев, что он дышит, она схватила его и стала жадно нацеловывать. Затем подлетела к Найлу (он даже смутился), схватила за обе руки и стала поочередно припадать к ним губами. Найл высвободил одну из них и ласково погладил девушке волосы.
– Ладно, ладно. Теперь надо думать, как его оживить. – Он повернулся к Симеону, – Ты что посоветуешь?
– Неплохо бы его в теплую ванну и помассировать руки и ноги.
Голос у него звучал не очень обнадеживающе, но Нира была так взволнована, что не обратила на это внимания.
Нефтис с любопытством посматривала и на девушку, грудь которой тихонько поднималась и опадала.
– Она тоже предназначалась Скорбо на обед, – сказал Найл. Нефтис от таких слов поежилась, но Найл из-за усталости уже не очень следил за своей речью. – Постели ей в соседней комнате, – распорядился он, – пусть спит в тепле. Дверь закрыть, запереть на засов и не открывать.
Вид бледного лица напомнил ему о кулоне. Наспех откашлявшись, Найл спустился в подвал. Стояла темнота, но света из дверного проема хватало, чтобы пробраться к сосуду в углу. Когда он вынул кулон из кармана, кончики пальцев безошибочно дали понять, что тот перестал быть инертным, зашевелился, заизвивался, будто живой сучок. Сдвинув обеими руками тяжелую крышку, Найл уронил кулон в горловину. Стоило задвинуть ее на место, как всем телом овладела необычная, светлая легкость.
Через час он лежал, вольготно раскинувшись на подушках, и закусывал речными креветками, которые только что сварила Джарита. Симеон помогал Нире купать ребенка. Судя по отдаленным взволнованным голосам, прибыли родители Ниры: их вызвали во дворец, Найл подумал было, собравшись с силами, сходить и посмотреть, как там обстоят дела, но вместо этого решил выпить стакан меда. Через десять минут, когда Джарита накрывала на стол ужин, в комнату, лучась or радости, вошла Нира.
– Он только что открыл глаза…
Резкий взгляд и вскинутый к губам палец Джариты осек ее. Найл лежал на спине и глубоко спал.
Часть вторая
Живые мертвые
Та ночь запомнилась еще одним странным ощущением. Найл очнулся от сна в темноте, такой же удушающе теплой и тяжелой, как одеяло. На секунду подумалось, что он снова у себя в пещере, затем тлеющие в печи угли заставили осознать, что он у себя в комнате. Он лежал, совершенно не чувствуя сонливости, и озадаченно прикидывал, уж не разбудил ли его какой-нибудь шум. Уловив наконец шестым чувством, что он один, Найл откинул одеяло и повернулся в бархатистом мраке на спину, недоумевая, отчего вдруг так теснит дыхание. Сердце гулко стучало, а тело покрывал пот.
Он вновь возвратился памятью в бункер с подвешенными телами и представил их так ясно, что, кажется, вглядишься – и можно различить, как они болтаются вверху в темноте. Даже при свете дня картина была довольно неприглядная, а уж теперь, посреди ночи, воображение стало невольно живописать, как чувствует себя добыча, когда сверху сваливается паук и, обездвижив волей, вонзает ей в плоть клыки и вводит яд, от которого наступает полный паралич. Можно было представить ощущения жертвы, когда ее в полном сознании затаскивают в бункер, завернув в кокон из липкого паучьего шелка, и там подвешивают вверх ногами, причем она великолепно сознает, что ее съедят живьем! Мысль вселяла такой ужас, что Найл скорчился от нее, как от боли.