Меритас подняв бровь недоумевающе посмотрел на Дирка. Лицо его светилось от счастья, но взгляд ни на чём долго не останавливался. Свихнулся, что ли?
Дирк продолжал:
— Да что мы болтаем! Пошли на палубу, иначе снова запру тебя в клетке.
Меритас не ответил. Прихрамывая и потирая ладонь, он направился к выходу из трюма.
Выбравшись, Меритас огляделся. На палубе суета. А за бортом, выстроившись конусом, разномастные судна врезались в белые пенящиеся гребни волн и с громким всплеском, способным заглушить крики экипажа, прогрызали себе путь к цели. Гальюнные фигуры в форме скалящихся львов лишь дополняли хищный образ военных кораблей.
Мерзкий холодный ветер наполнял пузатые паруса и, будто кичась своей силой, заодно обдувал лысину Мерика. Хотя бы брызги не доставали до палубы исполинского корабля и то хорошо.
Лорду захотелось подняться повыше, и он тут же полез на шканцы, — возвышающуюся над остальной палубой, кормовую часть корабля.
Матросы, бросали на лорда вопросительные взгляды, разглядывая его торс, но заметив рядом с ним самодовольного Дирка тут же теряли интерес к голодранцу. Там же на корме, рядом со штурвалом стоял коренастый бородач в треуголке, — вероятно, Капитан — и Унерос, рассматривающий что-то в подзорную трубу.
Мерик, пользуясь тем, что верховный его ещё не увидел, подошёл к краю палубы, облокотился на резное ограждение и, сдерживая стук зубов, процедил:
— Показывай, что хотел, и пошли назад.
— Сейчас-сейчас! О, вот. Гляди! — сказал Дирк и вытянул руку, показывая наверх, на верхушку грот-мачты, самой высокой на корабле. — Чакр горит! Горит, родной!
Сначала Меритас не понял, что именно и где горит, но когда корабль качнулся, наклоняя нос вниз, за мачтой показался столб чёрного дыма. Дым поднимался неестественно, извиваясь по спирали, он направлялся в сторону странного кристалла, висящего в небе. Не вверх, как это было бы на Элларии, а внутри шара, к самому центру.
— Н-да, — меланхолично произнёс Мерик, хотя в голове вертелся вихрь из мыслей.
Лорд не назвал бы Иная богом, скорее просто неизвестным ранее существом, сотканным из пламени. Мало ли каких невидалей встретишь на просторах Элларии? Но после разговора с ним, после осознания, что, кроме магии стихий, существует нечто более могущественное, в сознании лорда сгорели стены, блокирующие принятие. Мысль о попадании в чуждый мир больше не вызывала страх, а робко разжигала огонёк любознательности.
Меритас присмотрелся к источнику огня вдалеке. Сначала решил, что видит старый медальон с узорчатой гравировкой. Массивная, круглая, каменная подвеска, оттягивающая толстую бечёвку на шее титанических размеров горы.
Только это был город.
Бечёвка — переливающийся в лучах светила скалистый берег острова, где расположился Чакр. Узоры — неровные улочки, окаймлённые каменными стенами медальона. Башня в самом его сердце отливалась багряными пятнами пожара.
— Чакр гори-ит… — Дирк говорил сдавленно, задыхаясь от радости. Будто ребёнок, узнавший на ритуале определения, что может повелевать сразу всеми четырьмя стихиями. — Горит!
— Это вы его так? — уточнил Меритас.
— С ума сошёл? Город недавно появился на хорде прямой видимости.
— Это как?
Дирк почесал подбородок.
— Ах, Сурво бы прочитал тебе лекцию по военно-морскому делу, а я скажу просто: это расстояние, с которого ты можешь отчётливо различать далёкие объекты невооружённым глазом. Разглядел корабль с дозорной башни? Значит, он на хорде прямой видимости.
— А что, такую махину так сложно заметить? — лорд задал вопрос, но взглядом искал, где бы спрятаться от ветра. Его голый торс покрылся мурашками.
— В первую очередь наблюдатель увидит паруса, а они тёмные, как и океан. Всё сольётся в единое пятно. К тому же… — офицер задумался, сжав кулаки.
— Н-ну? — Мерику не терпелось закончить пустой разговор и уйти с палубы. Пусть даже обратно в трюм. Всё, что на нём сейчас надето — форменные штаны Евстрафийского военного и маленький зелёный амулет, что подарил Дирк. Лорд, сидя в клетке, изучил артефакт и пришёл к выводу, что он мешает исполинскому кристаллу вытягивать из него энергию. Да, с ним, конечно, теплее, но не настолько, чтобы не продрогнуть на ветру. — Г-говори, что встал?
— Ведьма. Та, что назвала себя учёной — это она сказала, что воздух непрозрачен. Якобы он состоит из каких-то там шариков. Чем их больше, тем плотнее белёсая дымка.
— Хах, всё верно, — усмехнулся Мерик. Почувствовав превосходство над собеседником, тут же задрал нос и пустился в объяснения: — Благодаря этим шарикам и работает магия воздуха. Тебе так любой маг скажет. Нужно направить энергию, чтобы в одном месте собрать их побольше, а в другом… резко разгоняешь их, чтобы уменьшить давление и вот тебе ветер. Вжух!
Вжух.
Именно с таким звуком ладонь Дирка впечаталась в щёку Мерика. Лорд от неожиданности чуть не вывалился за борт. Вовремя подогнув ноги, он навзничь плюхнулся на палубу, чем привлёк внимание Унероса.
— Зачем ты притащил мальчишку, идиот?! — взревел верховный главнокомандующий, но подойдя поближе спросил: — Почему не ушёл с Галдуа?
Офицер молча расстегнул пуговицы мундира, оскалившись, поднял рубаху и сказал:
— Хочу видеть, как сука сдохнет.
Унерос ухмыльнулся и кивнул:
— У вас с Галдуа много общего.
Дирк усмехнулся и быстро застегнул форму, не давая Мерику подсмотреть, что именно показал Верховному.
— Тебе ещё рано, мой мальчик.
— Издеваешься? — прошипел лорд, с опаской косясь на Унероса, но того отвлёк еле слышимый звук сигнального горна. — Что это?!
Звук повторился уже ближе, отчётливей. Затем его протрубили и на Цитадели. Два коротких гудка и один длинный. Солдаты заволновались и, на мгновение забыв о воинской дисциплине, передвинулись ближе к носу. С верхушки мачты послышался голос молодого воина, резво спускающегося:
— Белый ирбис прямо по курсу!
— Построение на палубе, — скомандовал верховный. — Капитан, сбавьте ход, пустите флот вперёд. Мы с гостями понаблюдаем над триумфом издалека.
— Спустить паруса! — пробасил капитан.
***
Эмпириан лежал на траве, закинув руки за голову, и рассматривал звёздное небо. Его волосы теребил лёгкий ветерок, гулявший среди бескрайних лугов Миахары. Впервые с момента попадания сюда возникло ощущение фальши. И дело не в том, что ветер, колеблющий причёску, как и сами луга, освещённые призрачным светом цветущих полуночников, выдумал сам маг.
Дело не в этом.
Понимание иллюзорности мирка, где не ты ходишь по земле а, будто бы, сама земля услужливо двигается, откликаясь на силу шагов, вызывало чувство всевластия, заглушающее здравый смысл.
Но всевластие казалось ограниченным. Будто бы ты волен делать что угодно, но только на своей половине поля в «Гармонии стихий».
Чем больше мелочей подмечал Эмпириан, тем чаще в голову закрадываются мысли, что всё здесь неправильно. Он не единожды погружался в Миахару будучаи архимагом Ласкенты, — конечно, как правило, ему не выпадала возможность лишний раз задуматься как устроено течение времени в этом месте, — но ощущал он там себя, как во сне и в любой момент мог проснуться. Сейчас же всё было, почти как раньше, но…
Как же свербило в затылке это «почти».
Нахмурив брови, Эмпириан прошептал:
— Отец, ты здесь?
— Чего тебе? — рядом возник Преоритан и, что-то невнятно бормоча, стукнул посохом о землю. Из неё тут же с грохотом выросли пара каменных столбцов, покрытых люминесцирующими узорами. Такие стояли в саду Ласкенты. Забавный и непростительно расточительный способ осветить клочок земли энергией.
Молодой маг протянул руку к небу и спросил:
— Прошу, напомни мне, как называется то созвездие, похожее на ковш?
— Я начинаю сомневаться, что ты мой сын. Вспомни, чему я тебя учил! Прямоугольник — это телега, а одиночные звёзды образуют оглобли, к которым привязывают рогокола.