Не в эпохе,
Военным пожаром объятой,
Не от раны в бою —
От болезни проклятой
Умирал комиссар…
Что я сделать могла?
То кричал он, забывшись:
— За мною, ребята! —
То, в себя приходя,
Бормотал виновато:
— Вот какие, сестренка, дела…
Да, солдаты!
Нам выпала трудная участь —
Провожать командиров,
Бессилием мучась.
Может, это больней,
Чем в бою…
Если б Родину вновь
Охватили пожары,
Попросила б направить меня
В комиссары,
Попросилась бы
В юность свою!
* * *
На полыни водку настояла,
Позвала товарищей — солдат.
Нас осталось мало, очень мало.
А года ракетами летят…
Мы счастливые, конечно, люди:
Встретили победную зарю!
Думаю об этом как о чуде.
Сотни раз судьбу благодарю…
Ну а те, кто не дошел до Мая,
Кто упал, поднявшись в полный рост?..
Первый тост за павших поднимаю,
И за них же наш последний тост,
Сдвинем рюмки, плечи тоже сдвинем,
Пусть руки касается рука.
…Как горька ты, водка на полыни,
Как своею горечью сладка!
КОРОВЫ
А я вспоминаю снова:
В горячей густой пыли
Измученные коровы
По улице Маркса шли.
Откуда такое чудо —
Коровы в столице? Бред!
Бессильно жрецы ОРУДа
Жезлы простирали вслед.
Буренка в тоске косила
На стадо машин глаза.
Деваха с кнутом спросила:
— Далече отсель вокзал? —
Застыл на момент угрюмо
Рогатый, брюхатый строй.
Я ляпнула не подумав:
— Вам лучше бы на метро! —
И, взглядом окинув хмуро
Меня с головы до ног,
— Чего ты болтаешь, дура? —
Усталый старик изрек.
…Шли беженцы сквозь столицу,
Гоня истомленный скот.
Тревожно в худые лица
Смотрел сорок первый год.
* * *
Всю жизнь
От зависти томиться мне
К той девочке,
Худющей и неловкой —
К той юной санитарке,
Что с винтовкой
Шла в кирзачах громадных
По войне.
Неужто вправду ею я была?..
Как временами
Мне увидеть странно
Солдатский орден
В глубине стола,
А на плече
Рубец солдатской раны!
* * *
Встречая мирную зарю
В ночной пустыне Ленинграда,
Я отрешенно говорю:
— Горят Бадаевские склады…
И спутник мой не удивлен,
Все понимая с полуслова,
Пожары те же видит он
В дыму рассвета городского.
Вновь на него багровый свет
Бросает зарево блокады.
Пятнадцать, тридцать, сотню лет
Горят Бадаевские склады…
«ПИОНЕР-БОЛЬШЕВИК»
Этот холм невысок, этот холм невелик.
Похоронен на нем «пионер–большевик» —
Да, на камне начертано именно так…
Здесь всегда замедляют прохожие шаг,
Чтобы вдуматься в смысл неожиданных слов,
Чтобы вслушаться в эхо двадцатых годов.
Хоронили горниста полвека назад,
Молчаливо шагал пионерский отряд.
Барабанная дробь. Взлет прощальной руки.
Эпитафию вместе сложили дружки:
«Пионер–большевик, мы гордимся тобой —
Это есть наш последний и решительный бой!»
Отгремели года, отгорели года.
Человек на протезе приходит сюда —
Партизанил в войну комсомольский отряд,
Лишь один партизан возвратился назад.
Возвратился один, и его ли вина,
Что порой без могил хоронила Война?..
Потому и приходит, как перст, одинок,
Он на холм, где лежит
Школьный старый дружок —
Тот, кого подстерег злой кулацкий обрез…