Она полагала, что виденное ею, пусть и отрывочно, в лесу, должно было подготовить ее к зрелищу, представшему ей сейчас. Она думала, что, как и во всех фильмах ужасов, самое жуткое происходило в воображении, и разоблаченный монстр уже не столь страшен.
Однако она ошибалась.
Извлеченный из полутьмы леса и помещенный в стерильный, ярко освещенный мир секционной морга, этот монстр ничуть не утратил своего чудовищного вида. Более того, он словно наслаждался предоставленным ему эксклюзивным местом. И самое ужасное заключалось в том, что когда-то это чудовище было человеком. Изогнутая поза и лишенный губ рот, словно взывавший о помощи, красноречиво свидетельствовали о невыносимой боли. Несколько уцелевших участков кожи позволяли различить в этой жуткой находке человека, в одиночестве встретившего ужасную смерть.
Но и это оказалось не самым страшным, ибо постепенно Фетр стала ощущать запах. Вонь от горелого жира и обугленного мяса была всепроникающей; первое возникшее воспоминание о длинных летних вечерах, когда ее отец неизменно сжигал на жаровне сосиски, тут же сменилось куда более омерзительными ассоциациями.
Доктор Аддисон была невозмутима. Она бросила холодный взгляд на фотографа и произнесла:
– Начинайте как всегда, пожалуйста.
На ней был такой же синий комбинезон, как и на Стивене, только на ней он слегка висел, что делало ее еще больше похожей на добросовестную студентку и любимицу преподавателей. Решительная, несмотря на волнение, и неколебимо уверенная в своих возможностях, Аддисон напоминала ребенка, вознамерившегося во что бы то ни стало войти в мир взрослых.
Она дождалась, когда фотограф закончит освещать своими бесстрастными вспышками помещение, и, кивнув, отпустила его, после чего внимание всех присутствующих сосредоточилось на ней самой. И тут Фетр, несмотря на свое состояние, вдруг заметила, как нервничает доктор Аддисон.
– Конечности фиксировать? – осведомился Стивен, делая шаг вперед.
Фетр не знала, что это означает, и ей показалось, что и доктору это слово ничего не говорит, хотя Аддисон неохотно кивнула. Стивен подошел к столу, держа в руках жуткого вида секционный нож, и прикоснулся к правой обожженной руке трупа. На его лице появилось изумленное выражение, он склонился ниже, а потом поднял голову вверх.
– Вы это видели?
– Что? – подходя ближе, спросила Аддисон.
Стивен стирал с резиновых перчаток прилипшие куски обуглившейся кожи.
– Кольцо.
– Да, действительно, – не слишком пристально всматриваясь, ответила она.
С мгновение казалось, что Аддисон сейчас заявит, будто знала об этом с самого начала, но она обернулась и взглянула на Сорвина.
– На мизинце правой руки перстень с печаткой.
Стивен снял его с пальца, опустил в пакет, протянутый помощником прокурора, и снова взялся за руку трупа. От его следующего действия Фетр чуть не вытошнило, ибо он поднял нож и глубоко надрезал руку в области локтевого сгиба. У Фетр перехватило дыхание от этого акта осквернения, но далее последовало нечто еще более ужасное: лаборант, приложив недюжинные усилия, распрямил руку, и обнаженные им розовые слои ткани разошлись еще шире. Голова у Фетр закружилась, а рвотные спазмы участились.
Она развернулась и выбежала прочь, не обратив внимания на поднятую ею суматоху, на насмешливую улыбку доктора Аддисон и любезно предложенную ей руку Сорвина.
– Так вы патологоанатом, Джон?
– В общем, да.
Айзенменгер только что вкусил все поданные паштеты и совершенно не хотел отравлять их послевкусие, открывая рот. Однако Тристану, в отличие от него, гастрономические изыски были более привычны.
– Я очень рад, что эта специальность наконец получила должное признание. Патологи очень долго находились в загоне, и их ролью в медицине явно пренебрегали.
Айзенменгер подумал, что если закрыть глаза, можно вообразить, что слушаешь выступление президента медицинского общества.
– Ну, наконец пришло наше время.
Тристан энергично закивал.
– Нам страшно не хватает патологов, – поворачиваясь к Елене, добавил он. – А без них мы как без рук.
– Да, Джон постоянно говорит мне об этом, – непринужденно откликнулась Елена.
– Даже образованные люди по-прежнему считают, что представители этой профессии могут только резать; и сколько бы я не утверждал обратное, они продолжают настаивать на том, что патолог – это всего лишь мясник.
Айзенменгер покорно снес сочувствующую улыбку, которой сопровождалась эта проникновенная речь, однако пропустить мимо ушей покровительственную интонацию было сложнее.
– К тому же эта жуткая история в «Олдер-Хей» сильно повредила репутации вашего сообщества,[12] – продолжил Тристан.
Айзенменгеру удалось подавить вспышку раздражения, и он миролюбиво ответил:
– Ну, думаю, большинство понимает, что эта история была прискорбным исключением из правил.
– Да, конечно.
Айзенменгер уже собирался продолжить, но тут его взгляд остановился на Нелл, сидевшей напротив него. До этого момента она оживленно беседовала с Еленой, и их постоянные смешки и восклицания создавали за столом атмосферу легкой непринужденности. Теперь же он поймал на себе ее взгляд и понял, что он действует на него гипнотически; возможно, все дело было в освещении, которое делало ее лицо еще бледнее, а глаза еще больше. Они выдавали обуревавшее ее смятение.
Из транса его вывело появление поварихи и горничной с длинным сервировочным столом, которые принялись расставлять накрытые крышками блюда, а затем поставили рядом с Тристаном целую гору тарелок. Последним на стол был водружен огромный запеченный окорок. Тристан взял в руки вилку и большой нож для разделки мяса.
– Когда за столом хирург и патологоанатом, можно не сомневаться в том, что мясо будет разделано как положено, – заметила Тереза с противоположного конца стола.
– Патологоанатом? – переспросила Элеонора. – Кто патологоанатом?
– Джон.
– Какой Джон?
– Приятель Елены, – с некоторой резкостью ответила Тереза, указывая кивком на Айзенменгера. И Элеонора уставилась на него с таким видом, словно он был незваным призраком, только что появившимся за столом.
– Джон – судебный патолоанатом, мама, – пояснил Тристан, уже приступивший к разделке мяса. – Трупы, увечья и всякое такое.
Тристан положил несколько кусков на верхнюю тарелку и передал ее Елене, чтобы она отправила ее дальше, но когда она в свою очередь протянула тарелку Нелл, та не обратила на нее внимания. Нелл опять смотрела на Айзенменгера, и казалось, глаза ее стали еще больше и еще выразительнее, только теперь в них читался ужас.
– Нелл, – тихо окликнула ее Елена.
Трудно было себе представить, что это маленькое хрупкое существо может вскочить столь резко. Она выбила из рук Елены тарелку, и та упала на пол. Осколки фарфора и куски говядины рассыпались по ковру, а Нелл, круша их ногами, выскочила из комнаты под целый хор восклицаний.
На мгновение все замерли, и если бы не появление горничной, вернувшей всех к жизни, это мгновение могло бы продлиться долго.
Тереза первой набралась смелости и открыла рот.
– Сара, будь добра, убери это, пожалуйста, – промолвила она. – Я должна извиниться за Нелл, – добавила она, поворачиваясь к сидящим за столом.
Горничная вышла.
– С Нелл все в порядке? – осведомилась Елена. – Может, мне…
– Нет-нет, – решительным голосом откликнулась Тереза, хотя взгляд ее говорил о куда меньшей уверенности. – Она просто устала. Том плохо спит.
– К тому же она не очень любит мясо, – с излишним энтузиазмом добавил Тристан. – Всегда стремилась к тому, чтобы стать вегетарианкой.
Вернувшаяся с метлой и мусорным ведерком горничная принялась убирать осколки позолоченного фарфора и куски мяса.
12
Подразумевается громкий скандал вокруг ливерпульской детской клиники «Олдер-Хей», разразившийся в 2000 г., когда стало известно об обнаружении в ее подвалах более 2000 органов, удаленных у умерших детей без ведома родителей, а также более 1500 эмбрионов и тел мертворожденных младенцев. В центре скандала оказался голландский врач Дик ван Вельзен, работавший главным патологоанатомом «Олдер-Хей» с 1988-го по 1995 г.; в 2001 г. он был лишен права заниматься врачебной деятельностью на территории Великобритании, однако, несмотря на требования общественности, избежал уголовного наказания. Инспирированная этой историей тотальная проверка британских больниц показала, что негласное изъятие и хранение органов умерших пациентов с целью их последующей продажи – широко распространенная практика