Насколько это важно?
Может, все это ерунда? Она все сделала правильно и по сей день была в этом уверена. Но вместе с тем она знала о том, что есть люди, которые столь же убеждены в невиновности Итона-Лэмберта. Например, Джонсон. Когда-то они вместе работали по этому делу, и он грозил все расстроить, поэтому ей пришлось принять необходимые меры, чтобы спасти ситуацию: сейчас он уже не служил в полиции, но по-прежнему представлял опасность. Хотя и не такую серьезную, как Елена.
Елена.
Эта глупая фригидная сучка постоянно вставала у нее на пути, отказываясь признать, что ее бесценный братик может быть в чем-то виноват. Даже с Джоном Айзенменгером она перешла ей дорогу…
Беверли на мгновение задумалась, а потом издала резкий, отрывистый смешок.
– Что с тобой, девочка? – спросила она себя. – Что ты ведешь себя как школьница?
И Беверли снова рассмеялась – на этот раз своей собственной шутке.
А может, так оно и есть, подумалось ей.
– Ты стареешь, девочка, – произнесла она вслух. – Вот и менопауза уже не за горами. И горишь ты вовсе не оттого, что окна закрыты и включено отопление.
В конце концов, Айзенменгер был не настолько привлекательным – конечно, не урод, но и не жеребец, и ей уже доводилось видеть немало хлюпиков, которые начинали изображать из себя настоящих мужчин, попадая в зону действия феромонов. Так почему же она так часто о нем вспоминала? Потому что он имел вид честного человека? Или потому что предпочел ей Елену…
Беверли вздохнула и заставила себя вновь сосредоточиться на делах. Ее повышение по службе было стремительным, и не только потому, что она подминала под себя закон: она действительно хорошо работала. Поэтому она понимала, что не может проигнорировать сведения, полученные от Сорвина, и ей необходимо составить какой-то план действий.
Сорвин уже собирался уходить, когда из Вестерхэма вернулась Фетр.
– Есть что-нибудь новенькое? – спросил он.
– Есть кое-что… – Она была взволнована.
Сорвин указал ей на кресло, снял куртку и шарф и вернулся за стол.
– Ну рассказывай.
– Сначала я зашла к Блуму. Однако толку от него было мало – он сказал мне то же самое, что и вам. Зато на обратном пути я побеседовала с мистером Мейерсоном.
– Это еще кто такой?
– Он работает на заправочной станции.
– Старик с длинным носом?
– Да.
– Ну и что он тебе рассказал?
– Мойниган был крутым стервецом. Вспыльчивым, неуправляемым, а когда выпивал – выпивал же он постоянно, – то становился совсем невыносимым. Похоже, успел переругаться со всеми.
Это мало чем могло помочь делу, и Сорвин недвусмысленно дал понять это, но Фетр еще не закончила.
– Мейерсон вспомнил о его ссоре с Грошонгом, потому что сразу после нее Мойниган завалился в паб и напился.
– Мир не меняется, – вздохнул Сорвин. – Люди ведут себя как белки в колесе.
– Мейерсон присутствовал при этом, – нетерпеливо продолжила Фетр, – и видел, как вел себя Мойниган.
Естественно, она полагала, что для них важно любое телодвижение Мойнигана, и Сорвину ничего не оставалось, как играть отведенную ему роль.
– Ну и как же он себя вел?
– Он подрался с Блумом.
– Сильно? – Сорвин внезапно насторожился, утратив свой покровительственный тон.
– Все было залито кровью, – улыбнулась Фетр. – Мейерсон даже сказал… – она кинула взгляд в свой блокнот, – что он «изметелил Блума так, что морда у него выглядела так, словно по ней машина проехала».
– Правда? А из-за чего они подрались?
– Мейерсон сказал, что Блум назвал его болваном.
– Ну, это не повод для того, чтобы начинать Третью мировую войну.
– Но ведь Мейерсон сказал, что он был очень вспыльчив. Да и миссис Глисон считает, что у Мойнигана была темная сторона души.
– И что это значит? – спросил Сорвин не столько своего констебля, сколько самого себя. – Достаточное ли это основание для Блума, чтобы убить Мойнигана восемь лет спустя?
– А что, если их ссора была вызвана чем-нибудь другим?
– Например?
Глаза у Фетр забегали в поисках возможных версий.
– Может, это как-то связано с часами?
Значит, речь шла о деле Итон-Лэмберта. С минуту Сорвин с отсутствующим видом молча смотрел на Фетр, а затем словно опомнился.
– Ну, пойдем. Пора домой.
– И что вы собираетесь делать? – удивленно спросила она.
– Я собираюсь домой, – ответил Сорвин, вставая.
– Но что вы думаете об этой ссоре с Блумом?
– Я думаю, что мы еще очень мало знаем, – улыбнулся он.
Они вышли в общую комнату, где только что появился Орам.
– На улице собачий холод, – мрачно заметил он, снимая куртку. Его стол стоял рядом с наряженной елкой, и кто-то, вырезав из газеты его физиономию, наклеил ее на голову феи.
– Развлекайтесь, констебль, – бодро поприветствовал его Сорвин. Орам ухмыльнулся и хрюкнул.
В приемной Джексон беседовал с какой-то молодой женщиной, которая жаловалась на соседскую собаку.
– …Я уверена, это она загрызла одну из моих кошек. А месяц назад набросилась на моего мужа и пыталась откусить его…
Но дверь за ними закрылась, и они так и не узнали о последствиях этого членовредительства.
На улице оба остановились, внезапно ощутив неловкость. Сорвин напряженно улыбнулся.
– Может, зайдем куда-нибудь выпить?.. – спросила Фетр.
Рот у Сорвина открылся, но из него вылетел лишь сконфуженно-гортанный звук.
– А-а… Не сегодня, – продолжил он. – Дела.
Фетр попыталась скрыть свое разочарование:
– Ничего.
Не слишком ли радостно прозвучал ее голос?
Сорвин кивнул, и каждый из них двинулся к своей машине. Проезжая мимо полицейского участка, Фетр попыталась выкинуть из головы мысли о Сорвине. Однако сколько она ни старалась, ей не удавалось отделаться от мыслей о Беверли Уортон.
– Сэр?
Старший суперинтендант Мотт ел сандвич с ветчиной, и на его лице проступало выражение глубокой печали. Трудно было понять, связано ли оно с качеством поглощаемой им пищи, или его вызывал сам вид ресторана. Суперинтендант был худым, лысевшим, вечно хмурым мужчиной аскетичного вида. После того как помощник главного констебля посоветовал ему чаще общаться с младшими чинами, Мотт начал время от времени питаться в ресторане, хотя это оказалось непростым делом. Приближаться к нему никто не осмеливался, и он ощущал себя выставленным напоказ раритетом, который окружен собравшимися поглазеть на него плебеями. Сначала он заходил в обеденное время, потом в перерыв на завтрак и наконец сместился к ужину, поскольку в это время в ресторане было меньше всего посетителей.
Мотт с надеждой поднял голову и посмотрел на Беверли Уортон. К нему подходили настолько редко, что он так расцвел, словно встретил старого друга, который к тому же принес ему ключи от пещеры с золотом.
– Беверли! Садитесь, садитесь. Составьте мне компанию.
У нее при себе, как всегда, была бутылка минералки, и Мотт указал на нее остатком сандвича.
– А вы когда-нибудь что-нибудь едите?
Беверли скромно улыбнулась. В участке были хорошо осведомлены насчет ее гастрономических пристрастий.
– Я не страдаю избытком аппетита.
– Надеюсь, это распространяется только на пищу, – наклонясь к ней, произнес Мотт.
Она не стала кричать, хотя ей очень хотелось это сделать. Она знала, что он проявляет к ней интерес – казалось, они все его проявляют, – но прежде он лишь украдкой поглядывал на ее ноги. Беверли нежно улыбнулась и проигнорировала грязный намек.
– Сэр, мне нужен ваш совет.
Мотт откусил кусок от своего сандвича и окинул взглядом ресторан.
– Все мы подневольные, инспектор, – не глядя на Беверли, заметил он, понизив голос. – Посмотрите хотя бы на меня: я прихожу сюда каждый день и сижу здесь, хотя мне это отвратительно. И тем не менее я это делаю. А знаете почему?