– Что-нибудь еще?
– Мы знаем, что в прошлом между ними произошла ожесточенная драка, – продолжил Сорвин. Это выглядело малоубедительно, а Беверли лишь усугубила ситуацию, заметив:
– Это было восемь лет тому назад.
– Возможно, Мойнигану было что-то известно о Блуме, о его прошлом, – поспешно ответил Сорвин. – Может быть, Блум имел какое-то отношение к делу Итон-Лэмберта, – помолчав, добавил он. – Может, Мойниган шантажировал его.
«Возможно, но маловероятно», – было написано на лице Беверли.
– У Блума нет криминального прошлого, – заметила она, – по крайней мере, ничего связанного с насилиями и грабежами.
У него уже сняли отпечатки пальцев и взяли образцы ДНК, но результаты должны были поступить лишь на следующий день.
– И все же я бы спросил его об убийстве Флемингов.
Беверли согласилась, хотя и нехотя. Она продолжала надеяться на то, что Блум никак не был связан с делом Итон-Лэмберта; ей совершенно не хотелось, чтобы по прошествии восьми лет внезапно объявился свидетель этого преступления, способный разрушить так красиво выстроенное ею дело.
– И все же ты неправ, Эндрю. Ты утверждаешь, что сначала Блум убил одного, который его шантажировал, а через несколько дней, в приступе ярости, второго. Мне в это не верится.
Сорвин вздохнул, чувствуя, что и сам верит в это с трудом. И все же он не сомневался в том, что Блум убил своего отца, а если смерть Мойнигана не вписывалась в общую картину, значит, она была следствием самоубийства.
– Пойдем, – произнес он, вставая. – Вряд ли мы что-нибудь выясним, если не зададим ему еще пару вопросов.
– Рано или поздно нам придется предъявить ему обвинение. Если ты считаешь, что улик достаточно, к чему тратить время?
Но Сорвин был осторожен. Сайм и Таннер уже ушли домой, поручив ему разбираться самостоятельно. И поэтому он хотел быть на сто процентов уверен в том, что делает.
«Моя дорогая Нелл!
Что же мне сказать, чтобы успокоить тебя? Скажу без преувеличения, что мы с твоей тетей Пенелопой были совершенно потрясены. Мы не знаем, как это произошло, но можешь не сомневаться в том, что мы окажем тебе всяческую поддержку. Мы одобряем твое решение не прерывать беременность и верим, что в результате этой страшной истории родится дитя, воплощающее красоту и надежду.
Пожалуйста, звони и пиши без колебаний в любое время. Мы оба горим желанием помочь тебе. Возможно, ты столкнешься с немалыми трудностями, даже несмотря на твое привилегированное положение. Мы не сомневаемся, что твои родители сделают для тебя все, что в их силах, и все же ничто не заменит разговор по душам с любящими людьми.
Пожалуйста, не отказывай нам.
Любящий тебя твой крестный отец».
Елена чувствовала, что вторгается на запретную территорию, и тем не менее не могла преодолеть соблазн прочесть письма, написанные рукой отца. Она никогда не знала, что Нелл во время беременности переписывалась с ее отцом. Елена посмотрела на дату: третье апреля, значит, Нелл была уже на пятом месяце. Она бесшумно переворачивала страницы, чтобы не потревожить лежавшую рядом Нелл, поскольку это было вторжением в чужую личную жизнь. Чувствуя себя преступницей, она успокаивала себя тем, что это письма ее отца, а следовательно, у нее есть право прочесть их.
Тристан редко заходил к Грошонгу, и поэтому тот был сильно удивлен, когда в его дверь постучали.
– Мистер Хикман!
Тристан вымок до нитки. Вид у него был несчастный, и он явно не собирался обмениваться любезностями. Сняв куртку, Хикман бросил ее на пол и прошел в гостиную, не снимая сапог и оставляя на ковре грязные следы. Грошонг шел за ним по пятам.
– Что, черт побери, происходит, Малькольм? – обернувшись, спросил Тристан.
– Простите, не понимаю, – нахмурился Грошонг.
– Труп! Труп на Стариковской Печали!
На лице Грошонга появилось выражение легкого презрения.
– Ну и что? – неторопливо осведомился он с неумолимостью, неявно извращавшей отношения работника и работодателя.
Однако Тристан был слишком встревожен, чтобы вдаваться в подобные нюансы.
– Что-то происходит, Малькольм.
– Правда?
– Бога ради!
Грошонг уставился на своего хозяина, словно оценивая, достоин ли он этого положения и заслуживает ли доверия. Потом управляющий подошел к буфету и достал оттуда бутылку виски.
– Выпьете? – спросил он.
Тристан нетерпеливо затряс головой.
Грошонг пренебрег приличиями и налил виски в один стакан.
– Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, – произнес он, отчеканивая каждое слово. – У нас ничего не происходит.
– Ничего? Ты считаешь, что случившееся с Альбертом Блумом – это ничего?
– Ну, что касается Альберта, я не стал бы этого утверждать, но это не имеет никакого отношения к вам, семье и поместью.
Теперь недоумение появилось на лице Тристана.
– Но… – начал он, уставившись на своего управляющего.
– Убийство Блума не имеет к нам никакого отношения, – оборвал его Грошонг.
– А смерть Мойнигана?
– Лично я его не убивал, – сделав глоток виски, произнес Грошонг. – А вы?
– Нет.
– Вот и хорошо.
Тристан, нахмурившись, перевел взгляд с Грошонга на ковер.
– Насколько я понимаю, сына Блума сейчас допрашивает полиция, и все знают, что он угрожал своему отцу накануне вечером, – добавил Грошонг.
Тристан опустился в кресло, стоявшее у стены, прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, словно пространство вокруг было пропитано амброзией. Через некоторое время он открыл глаза и уже гораздо спокойнее заметил:
– Хорошо.
Грошонг допил остатки виски и поднял бутылку. На этот раз Тристан не стал противиться. Грошонг разлил виски в два стакана и, подняв свой, заметил:
– Вам не о чем беспокоиться, мистер Хикман. Совершенно не о чем.
– Расскажи нам, что произошло, когда ты вчера подрался со своим отцом, Майкл.
Адвокат, сидевший рядом с Блумом, делал какие-то записи, не глядя на своего подзащитного.
– Я уже говорил вам… – устало произнес Блум.
– Да, мы уже обсуждали это, инспектор Сорвин, – внезапно отрываясь от своих бумаг, произнес адвокат. Казалось, он находится в полусне, а может быть, он обдумывал более интересное дело.
– Повтори, пожалуйста, – обворожительно улыбаясь, попросил Сорвин.
Блум кинул взгляд на своего адвоката и пожал плечами.
– Он пришел в «Танцующую свинью». И подошел прямо к стойке, хотя видел, что я сижу там, и знал, что это выведет меня из себя.
– А почему это должно было вывести тебя из себя?
– Из-за того, что он сделал. Из-за матери и… Фионы.
– А что он сделал?
– Он убил мою мать, – устало ответил Блум. – Он отказался позвать повитуху. Сказал, что сам справится. Но он не смог ничего сделать. И она умерла в страшных мучениях.
– Откуда ты это знаешь? Насколько я понимаю, ты же был тогда младенцем.
– Соседи позвали врача. Не могли больше слышать ее крики. Они мне и рассказали.
Сорвин откинулся на спинку стула. И это стало знаком для Беверли.
– На мой взгляд, звучит не слишком убедительно, Майкл. Все это произошло более тридцати лет тому назад, и ты не можешь этого помнить, – сказала она.
– Откуда вы знаете?
– Думаю, тут есть что-то еще. Думаю, ты ненавидел своего отца потому, что чувствовал свою вину за случившееся. А вина твоего отца заключалась лишь в том, что он недооценил серьезность положения…
– А что, эта доморощенная психология так необходима? – снова поднял голову адвокат.
– Ты обвинял своего отца, потому что боялся посмотреть правде в глаза, – не обращая на него внимания, продолжила Беверли.
– Какая разница, – с пренебрежительным видом откликнулся Блум.
– А может, дело не в этом? Может, он плохо с тобой обращался?
Блум пожал плечами.
– Вы часто ссорились?
– Иногда.
– Насколько часто?