Поначалу шло ни шатко ни валко — Антон неумело обращался с топором и легкой вибропилой, а за джиг-пилу ему Андрей и браться не давал; сам же он быстро уставал и начинал задыхаться. Но прошла еще неделя, Андрей окреп, а Антон обнаружил с удивлением, что на корень или сук толщиной в свою руку он тратит теперь не больше четырех ударов топора. Андрей учил, как двигаться, в какой момент прилагать максимальную силу, как концентрироваться, как использовать мгновения для отдыха. В качестве моральной поддержки рассказал исторический анекдот про самурая, которого Цукухара Бокудэн заставил колоть дрова, чтобы отработать силу удара. Ну и другие исторические анекдоты — опять же в основном про самураев.
Антон после такой физической и моральной закалки ложился спать вымотанным и мечтал о воскресенье. А когда оно пришло, ни свет ни заря заявился Костя и поднял юношу, чтобы ехать в храм.
Храм в Конюхах был старый, чуть ли не пятисот лет. Покой царил в его золотых стенах, покой и вековой запах ладана, въевшийся в дерево. Иконы огромными глазами смотрели сквозь прорези окладов. Люди входили торжественные, нарядные, мужчины снимали шапки и медленно крестились, женщины поправляли платки и крестились быстро, но плавно.
Женщин было существенно больше. Где-то две трети.
Пока Антон осматривался, Костя пропал. Потом появился — одетый в красное, шитое золотом, как на старинных картинах. Антон даже не узнал его поначалу.
— Благословенно царствие Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и во веки веков! — торжественно нараспев провозгласил Костя.
Слуха у него не было совершенно. Он это компенсировал голосом. Если он сейчас добавит «налево, кругом!», подумал Антон, то никто, наверное, даже не удивится…
От этой мысли стало смешно, и Антон закусил губы. Торжественность момента спас хор. «Ами-инь!» — Пять или шесть слаженных женских голосов подлетели к куполу и пролились оттуда золотым дождем.
И тут что-то произошло. Антон не мог этого объяснить даже себе — но он вдруг почувствовал себя… нет, не как дома — потому что дома так себя никогда не чувствовал. Он хотел так чувствовать себя дома — но никогда не получалось, разве что давно-давно, в далеком детстве…
Поэтому он ощутил укол обиды, когда прозвучало:
— Оглашении,[88] изыдите!
То есть нет — для него эти слова остались бы в потоке других малопонятных старославянизмов, если бы вокруг не начали шушукаться и оглядываться.
Антон оглянулся тоже и успел увидеть спину Андрея, покидающего храм.
После службы террорист перехватил его у калитки.
— The thing I could never understand is why they have to turn the Holy mass into Beijing opera…[89]
— Ты как здесь оказался?
— Стреляли. — Андрей усмехнулся. Видимо, тут была какая-то шутка, которой Антон не понял.
— Привет! — окликнул их Костя, появившийся из-за угла. — Ты чего из храма убежал?
Это снова был прежний Костя — грубоватый, нахрапистый, помятый, с наслаждением смолящий крепкие сигареты и… да, не очень свежепостиранный. Так он что, с самого начала Андрея заметил?
— Но ты сам сказал — «оглашенные, изыдите», или я опять что-то неправильно понял? Было же «изыдите»? То есть я бы пропустил, наверное, но раз уж услышал…
— Не морочь голову. Антон же остался, ты сам видел. Это уже тыщу лет формальность.
Террорист наклонил голову.
— Ты извини, но зачем бы я стал тебе врать? Я, — объяснил он, — не знаю, что у вас формальность, а что нет. А вот правила стараюсь выполнять, потому что себе дороже. Ты же в армии служил — так у нас то же самое, только хуже.
Костя вздохнул. Спокойно.
— Как рука? Разрабатываешь? Скоро вокруг Хороброва ни одного сухого дерева не останется?
— Стараемся.
Они пошли по улице.
— Костя, у Андрея тут вопрос по литургике, — ехидно сказал Антон.
— Какой еще вопрос?
— Ему интересно, обязательно ли превращать богослужение в Пекинскую оперу.
— А в дыню получить ему не интересно?
— А тебе не слабо? — сверкнул глазами Андрей.
— Меня смущает, что ты калека однорукий. Ничего, через недельку оклемаешься, и тогда я тебе припомню.
— Если всю память не пропьешь.
88
Оглашенный — то же, что катехумен. Правила древней церкви позволяли оглашенным присутствовать только на литургии Слова и на проповеди, перед началом Евхаристической литургии они должны были покидать храм. Отсюда «метаться как оглашенный» — то есть как человек, который прозевал момент призыва и теперь суетится в поисках выхода.
89
Чего я никогда, наверное, не пойму — так это зачем превращать богослужение в Пекинскую оперу…