— Примеряете на себя?
— Нет, — покачал головой человек. — Мне и пробовать смысла нет.
— Интересно, — уголки губ Пинны поехали в стороны, — что означает слово «порядочность» в применении к индивидууму, который живет за счет тех, чьи жизни отбирает?
Ей вдруг стало холодно. Она сидит в кафе с телохранителем людоеда и обсуждает…
— Любая элита существует за счет жизней. Это, пожалуй, единственное, в чем воскрешенцы не врут. Мы пока не научились устраиваться по-другому. Вопрос в том, что идет обратно и стоит ли оно цены.
— И вы мне, конечно, будете доказывать, что стоит…
— Далеко не всегда. Причем для обеих сторон.
— Тогда почему вы… с ним? И кстати, кто он?
— Потому что это именно тот случай. А он — Волков Аркадий Петрович. Советник при правительстве Европейской России.
«Какая… честь».
Кто сказал: «Казанова не знает любви», тот не понял вопроса. Мной изведан безумный полет на хвосте перетертого троса. Ржавый скрежет лебедок и блоков. Мелодия бреда. Казанова, прогнувшись касаткой, ныряет в поклон менуэта…
— И вы… довольны собой? Своим положением?
Человек весело посмотрел на нее.
— Своим положением — чрезвычайно. Собой — большей частью нет, но это не имеет отношения к выбору профессии.
— А что так? Хлебное место? — Пинна тоже развеселилась. — Ведь опасность — это, как вы сказали, conditio sine qua non?
— В основном интересное. Во всех смыслах.
Пинна подыскивала еще один язвительный вопрос, как вдруг сбоку от нее возник…
— Вадим Арович, простите, что прерываю беседу, но нам пора. Кстати, представьте меня даме.
— Инна Сергеевна Козырева — Аркадий Петрович Волков.
Она кивнула, как марионетка. Последние пять минут телохранитель даже не пытался смотреть вниз — только на нее, — и она забыла, начисто, совсем забыла…
— Очень приятно. — Волков улыбнулся. — Это не формальность: действительно очень приятно. Мы вас не слишком обеспокоили? Вы придете завтра?
— Еще не знаю.
— Будет очень жаль, если не придете. Вы… подходите к этому месту. Вы молчаливы, сосредоточенны. Я даже удивился — сейчас таких людей мало. Довольно трудно уйти в себя, если никого нет дома.
Пинна поклялась себе не приходить, но на следующий день зачем-то пришла.
В «стекляшке» сидел не телохранитель, а сам Волков.
— Здесь отвратительно заваривают чай, вы не находите? До сегодняшнего дня я считал, что хороший цейлонский лист нельзя испортить.
Она кивнула.
В таком городе, как Москва, невозможно совсем избежать общества высоких господ. Они напоминали Пинне змей — блестящие, чешуйчатые, — и, пока они здесь, невозможно смотреть на что-то другое. А от Волкова почему-то можно было отвернуться. Он не занимал пространства. И не излучал спокойствия. Пинна всегда чувствовала, когда на нее давят, — с того дня. А тут просто можно было повернуть голову к стеклу. Посмотреть на верхушки деревьев. Наверное, она потому и забыла вчера, что он внизу.
— Есть две возможности поправить дело, — улыбнулся Волков. — Первая — пить кофе. Впрочем, он здесь тоже неважный. Вторая — отправиться туда, где чай умеют готовить. Я совершенно случайно знаю человека, который восхитительно готовит чай.
Она вдохнула, надеясь про себя, что сделала это коротко и незаметно, и посмотрела на людоеда прямо:
— Зачем я вам?
Тот прикрыл глаза.
— Мне нравится это озеро. И больше всего мне нравится в нем ваше присутствие. Вы сюда вросли. Без вас изменится пейзаж. Заставить вас приходить сюда я даже не то что не хочу. Это бесполезно. Мы ведь видим не только глазами. Сейчас вы… Я хочу, чтобы вы перестали меня бояться. Чтобы относились ко мне… ну хотя бы как к ящерице на камнях.
— Ваш… человек так быстро меня отрекомендовал вчера. Не сомневаюсь, что вам известно обо мне все. В том числе и то, почему мне сложно к вам так относиться.
— Не так уж и сложно. — Как-то совершенно незаметно они уже спускались по лестнице. — Вы говорите это больше в силу привычки. Пока вы не знали, кто я, вы не боялись. Если вам удастся развлечься, вы снова перестанете бояться. Ведь из сложившегося образа я, согласитесь, выпадаю.
— Я не знаю, каким должен быть ваш образ. Тот, что пытался меня, — она тщательно выговорила это, — загрызть… тоже, наверное, выглядел прилично.
Она не понимала, почему не кричит. Почему не бежит вниз по лестнице, забыв обо всем, кроме животного ужаса. Страх был, но его удерживало в рамках… всего лишь желание избежать неловкости.
— Вы ошибаетесь, Инна Сергеевна, — сказал спокойный вежливый голос из пустоты слева. Отчество он произнес, проглотив двойное «е»: «Сергевна». — Вас не пытался загрызть зверь. Вас ударила шестерней разладившаяся машина.