По обе стороны от выступа располагались широкие площадки, раньше на них стояли древние пушки и реактивная установка, но сейчас их там не было: увезли на реставрацию. Напротив круглого торца рабочие ставили помост для завтрашнего представления.
С левой стороны стена в лесах — старое здание опять ремонтируют. Сколько Эней себя помнил, там вечно что-то чинили. Древний бетон крошился, его цементировали заново современными пластифицирующими составами, меняли проржавевшие рамы огромных окон или облицовку из крымского ракушечника.
Эней купил мороженое, и они с Гренадой не спеша зашагали по мосту на Монастырский остров. Монастырь там стоял еще до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.
— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко. — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но, когда снимали с постамента, он сорвался с крана и разбился. Про это еще стишок есть…
— Дiти мoi, дiти мoi, скажiть менi — за що? Чим та срака мексиканська вам вiд мене краща?[20] — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.
— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.
— Это случается.
Гренада не знала, о чем еще заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.
Он сбежал из дома в тринадцать лет и с тех пор в Екатеринославе не бывал ни разу. В памяти осталась река, огромная и добрая, целый лабиринт затонов и островов, по которым отец катал его и сестру на водном мотоцикле; канатная дорога, длинный песчаный пляж, ловля окуней на «самодур», раскисший снег, липнущий к лыжам в балке, — здесь были теплые зимы… И вот сейчас он смотрел на город — и не чувствовал его своим. Это был один из многих городов Восточной Европы, где ему предстояла акция — тоже одна из многих.
Может, оно и к лучшему…
— А тебя не косит убивать человека? — прервала его раздумья Гренада.
— Да мне уже приходилось. Косит, конечно. Но они знали, что делали, когда нанимались в охрану к варкам.
— Я не про охрану. Ты понимаешь, про что я.
Эней понимал. Он был, пожалуй, единственным, кто принял предложение Ростбифа с ходу и не раздумывая.
— Газда через три дня станет варком, если мы ему не помешаем. Он согласился есть людей. Ему не угрожали, не запугивали смертью — он ради этого делал карьеру. Людоедов — убивать.
— Что, если всех перестрелять, никто не захочет идти в варки?
— Призадумаются.
Эней сомневался. Он очень сомневался и о многом догадывался, но не все мог Гренаде рассказать, поэтому чувствовал себя неловко.
— Ну, может быть… — Гренада сказала это только для того, чтобы поддержать разговор.
Ей было и страшновато, и безумно интересно. Это было дело — не то что дацзыбао подкидывать или информашки писать. А с другой стороны — послезавтра ее, может, уже не будет на свете… Как ни странно, эта мысль не бросала ее в дрожь — наоборот, приподнимала.
— Знаешь, а мы подозрительно выглядим.
— В смысле? — не понял Эней.
— Ну, вроде как парочка — а не целуемся.
Эней помолчал немного (колесо прошло точку апогея и начало спуск), потом пожал плечами.
— Хорошо. Давай поцелуемся.
Они перегнулись через поворачивающий кабинку «руль» и соприкоснулись губами. Эней почувствовал искусственно-малиновый вкус помады, требовательный напор языка… и больше ничего. Раскрыл губы, попробовал ответить.
Ничего.
И слава Юпитеру, как сказал бы Ростбиф.
Он осторожно отстранился. Гренада достала салфетку, вытерла ему лицо там, где испачкала помадой.
— А знаешь, про тебя говорили, что ты полный банзай. А ты нормальный парень.
Эней подал ей руку, помог сойти с колеса.
— Поехали домой. Завтра рано вставать.
Светлана оглянулась на пороге кухни и обвела взглядом жилище, которое предстояло бросить навсегда.
Это была ее квартира. Бабкино наследство. Светлана поселилась тут, еще когда баба Лиза была жива и ходила сама. Сбежала от матери.
20
Дети мои, дети мои, скажите мне — за что? Чем эта мексиканская жопа для вас лучше, чем я?