Зато заложить взрывпакеты оказалось делом крайне несложным. По площади за запретной линией шаталось столько зевак, что Эней попросту запихнул свой сверток в урну под мусорный пакет, а Гренада свой «уронила» в дренажный люк. СБ Екатеринослава разбаловалась до крайности, заключил Эней.
После этого они перегруппировались — Гренада ушла с Джо, Эней и Ростбиф какое-то время шли по разным сторонам Екатерининского, а потом как-то непринужденно свернули на его центральную аллею, где росли акации и бегали по рельсам открытые аттракционные трамвайчики, стилизованные под начало XX века.
Они спускались по Екатерининскому неспешно, заложив руки в карманы и наслаждаясь запахом молодой листвы. Екатеринослав был городом-нуворишем, этаким восточноукраинским Чикаго, рванувшим в индустриальные гиганты из заштатных городишек в конце XIX века. Отличительными приметами его архитектуры были эклектика и безвкусица, и за триста без малого лет в этом отношении ничего не изменилось. Поэтому Екатерининский проспект, заложенный еще до бума, да два парка, разбитых тогда же, были единственными местами в центре города, где мог отдохнуть глаз.
— И что ты об этом думаешь? — спросил Ростбиф. Подразумевая, естественно, не архитектуру.
Эней дождался, пока прогрохочет декоративный трамвайчик.
— Оба зеленые, как тот каштан. — Он кивнул на молодое деревце. — Гренада поместила нас в свою квартиру. Живем кучей. Хуже и придумать ничего нельзя. На подготовку — меньше месяца. Думаю, кто-то хочет, чтобы мы тут с треском провалились. Кому проект «Крысолов» поперек глотки.
Ростбиф шагов десять молчал, и Эней понял, что сказал не то.
— Хотеть, чтобы мы провалились, — ничего другого представить себе не можешь, падаван?[25]
Эней представил себе другое — и сжал губы в приступе мучительной тоски. В то, что все настолько плохо, верить не хотелось.
— Я дурак, дядя Миша. Вы, пожалуйста, не очень на меня сердитесь.
— Ты не дурак; Андрейша. — Ростбиф назвал его так же, как звал отец, и тоска пронзила горло. — Ты агнец, и всякое паскудство тебе приходит в голову в последнюю очередь. А я параноик. Мне оно приходит в голову в первую очередь. Надеюсь ошибиться. Очень надеюсь.
— Це знають навiть в яслах малi дiти, що лучче перебдiть, нiж недобдiти,[26] — хмыкнул Эней. — Но почему, дядя Миша?
Возле старинного пассажа «Биг-Бен» свернули с аллеи, взяли мороженое и двинулись в сторону башенки, копирующей лондонские часы. Начало XXI века, мода на повторение знаменитых зданий.
— Что вышло, когда мы убрали Литтенхайма и Шеффера? Два месяца толкотни наверху — и новый гауляйтер. Это стоило двух жизней и твоей аварии?
Да, тогда ему сильно повезло, что он вылетел с седла и что мотоцикл не взорвался, что шлем выдержал два первых, самых страшных удара о перегородку, что не треснул позвоночник… А дурак Штанце поломался так, что чуть не сел в инвалидную коляску. Но тогда казалось, что игра стоит свеч. Показать, что и они уязвимы. На каком бы уровне ни находились, какой бы ни окружали себя охраной… Что у них есть только один способ жить спокойно — если это называется «жить»: забраться поглубже в свои Цитадели и замуровать себя изнутри. Навсегда.
— По-моему, да. Моральный эффект.
— Я тебя умоляю. Моральный эффект… Оглянись.
Срезали путь через торговый пассаж, мимоходом проверив, нет ли хвоста. Его не было. «Оглянись» Ростбифа относилось, впрочем, не к хвосту, а к людям, снующим туда-сюда по хрустальным коридорам, наполняющим кафе на первом этаже и бутики — на втором, гуляющим анфиладой сувенирных и книжных лавок. Никому из них не было никакого дела до смерти предыдущего гауляйтера всея Германии, Италии и Австрии, высокого господина Отто фон Литтенхайма.
— И горе даже не в этом, — Ростбиф щелчком запулил упаковку от мороженого в мусорный бачок, — а в том, что информацию о системе охраны Литтенхайма нам слили. Кто? Я задавал штабу этот вопрос. Они не ответили.
— Варки жрут друг друга. Мы это всегда знали.
— А тебе хочется быть пешкой в их политических играх?