На войне и усталость плодит шутников. И сейчас тоже находились балагуры.
— Кто тут в зеленых околышах? Пограничной службе велено оставаться, окапываться! — развлекал людей артиллерист в темной от пота гимнастерке, рысцой трусивший рядом с орудием.
Притиснутый к перилам пожилой солдат раздражительно философствовал:
— Пусть теперь сами понюхают, какая она есть, война фатальная.
«Тотальная!» — сообразил младший лейтенант Шустов, осторожно перегонявший по мосту на тот берег спецмашину — это была пеленгационная радиостанция фронтовой контрразведки.
— Далече ли до Берлина, сестрица? — сострил Шустов, подчиняясь тягостной, но твердо выработанной привычке задевать всех встречных на пути девушек. Пусть попробуют догадаются, какой он застенчивый!
— Давай, давай! — отозвалась с хрипотцой регулировщица.
Славка Шустов только прищурился, узнав Дашу Лучинину. Ее лицо было нахмурено, обветренные губы набухли, девичий пушок у розовых ушей казался седым от пыли. Вчерашние румынские солдаты с разрешения командования тянулись без оружия восвояси, а Даша беспощадно оттирала их к перилам:
— Стороньтесь же, окаянные! Ваша война кончилась.
Но хотя и безропотно, военнопленные нахально подавались через пограничный мост в свою Румынию.
— Вот ведь сошьет господь людей! — певуче выругалась регулировщица. И вся она — в застиранной гимнастерке и узенькой юбчонке, знакомая младшему лейтенанту еще со времен Старобельска, от самого ее родного города, — показалась в эту минуту Шустову такой занятной со своим хрипатым злобным окриком на румын, что он даже притормозил:
— Эй, гвардии курносая!
Но Даша, не взглянув, яростно отмахнулась флажком.
— Даша, Дашенька.
Только сейчас очнулась регулировщица и наконец увидела Шустова. Она рассмеялась над собственным отчаянием, вспрыгнула на подножку, привычно козырнула:
— Вон куда вас определили!
— А куда, родненькая?
— Обомлеть можно — офицера посадили заместо шофера! Что, напросились?
— Так ведь на спецмашину, понимать надо…
— Я и то думаю, что это нынче с полковником кто-то другой ездит, не Шустов, — весело язвила регулировщица.
В их грубоватом препирательстве каждый без ошибки услышал бы поединок фронтового флирта, прерывавшийся на много дней по воле обстоятельств и снова возникавший в любой минутной встрече.
— А тебе, Дашенька, жаль меня? — поддразнивал молодцеватый офицер.
— Ох, как жаль!.. Надолго вас доверия лишили?
— Говори лучше, где повстречаемся? В Бухаресте?
Неделю назад (еще до прорыва немецкой обороны на Днестре, но когда уже начала активно действовать авиация) Шустов примчался вдруг за Дашей Лучининой на мотоцикле с коляской. Регулировщица только что сменилась. Шустова она давно знала: лихой и балованный младший лейтенант из контрразведки, адъютант полковника Ватагина.
— Лезь в лукошко! — приказал Шустов.
— А что случилось?
— Там впереди парашютиста сбросили! Сейчас возьмем…
— Не врете? А то, смотрите, не жить вам!
И не успела она опомниться, как он прокатил ее километров за двадцать. На шоссе был знакомый Даше загороженный участок со свежеподсыпанной щебенкой — младший лейтенант проехал прямо по осевой линии, нарушение сделал…
— Какой невыдержанный! — только и успела крикнуть регулировщица.
Эта нечаянная характеристика была как нельзя более меткой. Даша уже раза два с удовольствием попробовала бешеную езду с младшим лейтенантом. Крутой подъем, канава, быстрый разворот на вспаханном поле…, дух захватывает! А Шустов еще хохочет. Всё ему в шутку! Покажи ржаной сухарь — все равно будет весело.
В тот вечер они отдыхали на краю заросшего противотанкового рва, и младший лейтенант бесстрашно признался, что никакого парашютиста нет и в помине, все он выдумал, чтобы с ней, ненаглядной, побыть. Он вздумал с ходу целоваться, да, видно, грубо получилось, она ударила его по щеке. И вдруг заплакала.
— Что ты? Глупая!
— Знаю вас всех, как миленьких…
Слезы его озадачили, но не дольше, чем на минуту. Не хочет целоваться? А он и сам не знал, зачем это нужно. Так — душа играла. Он решил, что заплакала она, потому что он без подхода… А в полях было чисто и приветливо. В небе стоял серп молодого месяца с яркой звездой невдалеке. И Шустов легко перестроился на лирику, стал говорить Даше глупости вроде того, будто глаза у нее гипнотические, отчего все машины останавливаются перед ней.
Наконец Даша улыбнулась и даже запела тоненько:
Рядом с Шустовым сидела неравнодушная к нему девушка, и он не уважал бы себя, если бы не постарался ее поцеловать. Но теперь, также без долгих размышлений, он прикинулся участливым:
— Что, взгрустнулось, Дашенька? Былое и думы?
Даша взглянула на него: перочинным ножом он безмятежно зачищал бронзовый провод, и медаль на его гимнастерке покачивалась, как маятник.
Если б знала цыганка все, что стряслось с Дашей! Как проводила Даша маму после бомбежки в психиатрическую больницу, а братишка пристал к войскам, ушел… Не было весточки от отца, сгинувшего в первые месяцы войны. Даша пришла на призывной пункт, потребовала, чтобы ее взяли в армию. Три ночи она просидела на пороге военкомата. Ее определили в ВАД. Она испугалась этого страшного слова. Ей сказали: «ВАД — это Военно-Автомобильная Дорога. Будешь регулировать движение». И это оказалось страшно спервоначала — стоять на степном перекрестке ночью в жуткой тьме, освещенной сигнальными ракетами. И только, слава богу, так шумела на ветру жесткая плащ-накидка, что ничего не было слышно вокруг…
— Маму вспоминаешь? — между тем безмятежно спрашивал Шустов.
Даша промолчала. Он взглянул внимательнее. Ничего такого особенного: сероглазая, с розовыми ушками, с набухшими губами, с ершистыми бровями, с нежным, но сильным пушком на висках. Мог ли он догадаться, какие страшные видения вызывает он своими глупыми расспросами?… Когда посыпались бомбы, Даша с мамой зарылись в землю на бахче, а хата мигом затрещала жарким пламенем…
— А от отца весточки получаешь? — ласково допытывался Славка.
— Получаю, — упрямо ответила она.
Но Славка и тут ничего не понял. Он заглянул в лицо девушки — из глаз катились слезинки, враздробь, как попало.
— Где он воюет?
— На Могилевском… Ну, чего пристал? Вот ведь сошьет же господь людей!
— Да что ты озлилась? Я к тебе с хорошими мыслями…
Но не успел он высказать ей свои хорошие мысли, как вдруг остановилась перед ним на безлюдном шоссе штабная машина, — это нечаянно наткнулся на них Славкин начальник, полковник Ватагин.
— Товарищ младший лейтенант, прошу ко мне!
И так он поговорил с младшим лейтенантом, такая была «выволочка», что Даша возвращалась одна на попутных. А Шустов оказался вместо заболевшего шофера на тихоходной тяжеловесной машине. На ней не разгуляешься… Придумает же Ватагин такую кару!
Стоя на подножке походной радиостанции, Даша заглядывала в глаза Славки Шустова:
— Полковника своего не видели?
— А где он?
— Во-он, на румынском берегу. Умывается… — показала она флажком и, соскочив с подножки, крикнула: — У них, в Европе, с личной гигиеной плохо! Солдаты жалуются: умывальников нету — в тазах полощутся!