Выбрать главу

Чураков вышел. Кутырин устроился за столом и, вытянув ноги, потянулся.

— Ну, что забеспокоился, Зотов? Эта соль не для тебя, не бойся. Конечно, если бы тебе полосы посыпать, теплее бы стало, но я думаю, что ты и это выдержишь. Ты крепкий… А вот сейчас мы проверим твоих товарищей! Как они? Такие же, как и ты? Будут они молчать или заговорят? Как ты полагаешь? Я вас всех плеточкой поучу. Вы у меня шелковые будете, ручные! Я вас научу, сопливых революционеров!

Только сейчас Вася понял, зачем «живодеру» понадобились его друзья.

— Они все равно не знают. Напрасно мучить, — глухо сказал он.

— Ага! Уже заговорил! — засмеялся при­став. — Вернулся дар речи! А вот посмотрим, как ты заговоришь, когда я привяжу их на твое место да всыплю, как тебе, а потом еще и солью посыплю!

— Они не знают, — с отчаянием почти простонал Вася. — Никто, кроме меня, не знает.

— А вот мы сейчас и проверим, знают они или не знают! Не все же вы такие каленые. Кто-нибудь да проговорится! А если они не знают, тебя попросят. На коленки встанут перед своим атаманом. «Скажи, Васенька, пожалей нас, бедненьких», — плаксиво протянул Аким Акимович и снова засмеялся. — Я ведь предупреждал тебя по-хорошему! Со мной шутки плохи. Ой, плохи, Зотов!

Вошел Чураков со стеклянной солонкой и веревкой.

— Куда прикажете, ваше высокоблагородие?

— Поставь на стол. А веревку положи.

Теперь Вася понял, какую мучительную пытку готовит ему «живодер». Если бы можно было спрятать, убрать из поселка ребят, он стерпел бы любую боль. Но они где-то тут близко, за стеной, ничего не подозревают, и, наверно, скоро Кандыба приведет их. Воображение его нарисовало страшную картину. Вот Карась, Сеня, Кузя, Маруся привязаны за руки, плеть свистит и красными полосами рубцует тело… А потом соль. Нет, они, конечно, не станут его просить… Они тоже стерпят… О-о! Если б свободны были у него сейчас руки! Он бы, как рысь, зубами вцепился в горло этого ненавистного «живодера» и перегрыз…

— Думай, думай. Время еще есть, — сказал пристав, услышав, как застонал привязанный юноша.

Сейчас Аким Акимович развлекался тем, что пускал кольцами дым. Чураков с удивлением наблюдал, как изо рта начальника вылетало густое кольцо и, повиснув в воздухе, начинало медленно увеличиваться. Сквозь него проскакивало второе, затем третье.

— А если скажу… пимы дашь? — хрипло спросил Вася.

— Дам! — оживился пристав.

— И денег дашь?

— И денег дам. Вот они!

Пристав торопливо достал из бумажника обещанную сторублевку и положил ее на стол.

— Ладно… скажу! — с трудом проговорил Вася.

— Давно бы так! Зачем было ссориться? На такие деньги ты с йог до головы оденешься. Гармошку купишь… — с облегчением заговорил пристав и, подойдя к юноше, хотел дружески похлопать по плечу, но, сообразив, что вряд ли это доставит тому удовольствие, удержался.

— Только там подпольщики могут быть. Они с оружием, — предупредил Вася.

— Подпольщики? С каким оружием? И много? — насторожился пристав.

— Нет… Человека три.

— Вот как?.. — задумчиво произнес при­став. — Это что-то новое… А где спрятана типография?

— В старой шахте, заброшенной, за Доменным угором. Вам не найти. Я сам сведу до места.

— Ну, конечно, конечно! Отлично! Оч-чень хорошо! Откладывать мы не будем… Чураков, развяжи его!

Пока городовой возился у скобы, развязывая узел, пристав, сильно встревоженный сообщением Васи, задумчиво пощипывал подбородок.

— А что это за подпольщики? Как их фамилии? — опросил он.

— Не знаю. Я видел их один раз… Темно там. Будто не наши.

— А шахта не затоплена? — спросил пристав, но, сообразив, что сказал глупость, поправился. — То есть, я хотел спросить, воды много? Мокро там?

— Нет. Шахта сухая.

Пристав смутно чувствовал, что тут что-то не так, и не знал, верить или нет этому отчаявшемуся и готовому на все мальчишке. «Но что он может сделать? Понимает же он, что деваться ему некуда? Как и зачем он будет обманывать? С другой стороны, все это вполне возможно. В шахтах вместе с типографией могут прятаться подпольщики, бывшие участники восстания. Многих из них не нашли. Исчезли, как в воду канули».

— Чураков! Сейчас же сюда всех людей. Всех до одного! И чтоб сапоги надели! — приказал он, когда Зотов был отвязан и растирал затекшие руки.

— Слушаюсь! А которые в гостях, ваше высокоблагородие?..

— Как в гостях? Сколько сейчас времени?

— Я говорю к тому, что с праздником напоздравлялись…

— Пьяные, что ли? Ничего! На морозе вытрезвятся… Быстро. Всех до одного!

— Слушаюсь!

Чураков вышел. Пристав передвинул ногой валенки и переложил деньги на край стола.

— Ну что ж, надевай! Мое слово свято. А вот и деньги!

Портянки были в соседней комнате, но Вася не стал их просить и надел валенки прямо на босые ноги.

— Вот! Совсем другое дело! Не жмут?

— Нет. Впору, — угрюмо одобрил Вася.

— Я ведь не такой злой, как меня счи­тают… Ты вот за отца хочешь мне мстить. А разве я виноват? Разве твой отец один? Сколько таких, как твой отец, перевешали! Что ж, в их смерти разве тоже я виноват? — говорит неохотно пристав.

Он считал нужным как-то сгладить впечатление от недавней порки и расположить к себе Зотова, понимая, что на душе у юноши скверно. Первое предательство некоторым дается не так просто. Кроме того, он боялся, что Зотов передумает и затянет дело.

В соседней комнате захлопали двери и послышался кашель, гул голосов, бряцанье.

— А кто виноват? — продолжал вслух пристав. — Сами виноваты! Закон есть за­кон. Закон никого не щадит. Не нами заведен порядок, не нами и будет изменен. Всё от бога…

Вошел Кандыба, держа за воротник Карасева.

— Так что, нигде их не нашел, а этот около наших окон крутился. Тоже из евонной шайки, ваше высокоблагородие!

— Теперь он нам больше не нужен. Отпусти его!

— А чего он шею давит?.. — пожаловался мальчик.

— Господин пристав, можно ему старые пимы отдать? Пускай домой унесет, — попросил Вася, видя, что пристав собирается выйти.

— Можно. Кандыба, принеси ему пимы и одежду, — приказал пристав и вышел.

Кандыба с удивлением посмотрел на новые валенки и, неодобрительно покачав головой, вышел. Минуты через две он вернулся с одеждой и застал ребят, горячо о чем-то говоривших. У обоих глаза блестели от возбуждения, но при появлении околоточного они смолкли. Все это было крайне подозрительно.

— Смотри, Васька… Что-то ты не того… — предупредил Кандыба.

— А что? — вызывающе спросил юноша.

— Я скажу Акиму Акимовичу, что вы шушукались…

— А что шушукались? Ты слышал? Ну и скажи. Я сам скажу… Предатель. Братоубийца! — с ненавистью сказал Вася и, грубо выхватив одежду, начал одеваться, крякая и морщась от боли.

При последних словах Зотова Кандыба выпучил глаза, и на лице его появились красные пятна. Похоже было на то, что околоточный начал медленно надуваться. Несколько секунд он чего-то жевал губами, намереваясь ответить и… ничего не сказал.

— Забирай, Карась, мои пимы. Не слушай этого предателя! Он свое еще получит! Никуда не уйдет! — тихо, но так, чтобы Кандыба слышал, проговорил Вася.

Движения юноши были порывисты, решительны, хоть гримаса боли не сходила с лица.

— Так ты что? Сознался, значит? — спросил Кандыба.

— А это не твоего ума дело. Вернемся, тогда и узнаешь! Болван! Тупица! — подражая Кутырину и чувствуя свою полную безнаказанность, выругался Вася.

Снова Кандыба налился краской и вытаращил глаза и снова промолчал.

В это время вошел переодетый в полушубок и очень оживленный пристав.

— Ну, готов? Прекрасно! Кандыба, ты остаешься здесь один. Людей я забираю с собой. Смотри в об?! — погрозил он паль­цем.

13. ВОСПОМИНАНИЯ

С валенками под мышкой Карасев выскочил из полицейского участка, словно сзади его пнули ногой. Остановившись посреди улицы, он огляделся. «Как быть? — задал он себе вопрос и сейчас же отве­тил. — В первую очередь надо разыскать ребят».