— А чего ждать, Василий Иваныч? Ну, выйдет он тоже, как Викторов…
— Помолчи, Петя. Пора бы тебе уже знать, что в нашем деле терпение — необходимое качество.
Наступило долгое молчание. Кудрявцева по-прежнему читала газету. Петя строил предположения насчет того, что же все-таки предпримет Данилов, когда Лукин выйдет из кладовой.
— Как вы думаете, товарищи, сколько ходов они уже сделали?
— Да игра, небось, в разгаре, — неуверенно сказал Петя.
Кудрявцева, не поднимая глаз, пожала плечами.
На пустынный двор въехала поливочная машина. Она распустила прозрачный веер; в нем, как в павлиньем хвосте, засверкали цветами радуги солнечные пятна.
— Пожалуй, пора, — сказал Данилов. — Галина Семеновна, повторим опыт: позвоните в кладовую, вызовите сюда Егора Егоровича. Только поаккуратней…
Несколько минут спустя в дверях парткома появился старый кладовщик. Он с важным видом заговорщика пожал Петину руку и многозначительно подмигнул Данилову.
Тот спросил:
— Все играете, Егор Егорович? Так ферзевым гамбитом и шпарите?
— Нет. На этот раз сицилианская защита, вариант Ботвинника. — Старик усмехнулся и посмотрел на Данилова поверх очков. — Могу и с вами, Василий Иваныч, сразиться. Коня фору дам.
Данилов отмахнулся.
— Какой уж я игрок! Потом как-нибудь. А сейчас идите, Егор Егорович, идите доигрывайте…
Разговор происходил в шутливом тоне; Данилов улыбался, прижмуривая глаза. Но по тому, что после ухода кладовщика он уже не сидел возле окна, а расхаживал по комнате, поглядывая на телефонный аппарат, Петя отчетливо понял: Данилов волнуется. И предчувствие, что сейчас произойдет что-то, овладело младшим лейтенантом. Будто воздух вокруг сгустился — таким ощутимым стало молчание. Кудрявцева тоже забеспокоилась, отбросила, наконец, газету. Она, как и Петя, подойдя к окну, смотрела во двор и, так же как Петя, вздрогнула, когда раздался телефонный звонок.
Данилов быстро снял трубку и, ответив коротким «сейчас», бросил ее на рычаг.
— Кладовщик зовет. Идемте…
Во дворе он, обгоняя всех, сунул руку в карман. Петя тоже ускорил шаги и поспешно отстегнул кобур. Вот и дверь склада. Данилов вынул из кармана… конфету.
Навстречу, размахивая руками, выскочил кладовщик, оставив за собой распахнутую дверь.
В дальнем углу кладовой, скорчившись, лежал Лукин. Перед ним, подобрав лапы для прыжка и обнажив в страшном оскале клыки, сидела желто-бурая овчарка, ростом с телка. Налитым кровью глазом она повела на вошедших и глухо зарычала. Кудрявцева вскрикнула и попятилась к двери.
— Не двигайтесь, Лукин! Малыш не любит шутить на работе. Я сам возьму иголки. Где они у вас?
Данилов нашел в кармане Лукина три продолговатых коробочки и положил их в дрожащую руку кладовщика.
— На место, Малыш! Молодец. Вот тебе твоя конфета.
Кудрявцева укоризненно смотрела на Лукина. Его недавно румяное лицо теперь было совсем бледным, глаза с ужасом следили за Малышом. А тот уже сидел в углу на подстилке — обычном месте безобидной овчарки Дамки — и передними лапами умело освобождал конфету от обертки…
После того как был составлен акт и Лукина увезла оперативная машина, Данилов,
Петя и Малыш покинули кладовую. Идя по фабричному двору, Петя сказал:
— Ну ладно, Василий Иваныч… Теперь мне понятно: Егор Егорович брал с собою в кладовую Малыша вместо своей Дамки. Не пойму только: почему вы были спокойны, когда в кладовой сидел инженер Викторов? А пришел Лукин — вы вдруг забеспокоились. Ведь еще оставался мастер Катков. Значит, вы уже раньше подозревали именно Лукина. Почему же?..
Данилов потрепал за уши степенно идущего у его левой ноги Малыша.
— Я уже говорил тебе, Петя, что нельзя искать в людях только плохое. Стало быть, следовало решать это уравнение, как говорят математики, от противного. Вот ты разузнал про мастера Каткова, что он сильно любит закладывать за воротник и ругается. Правильно. Это очень плохо. Но что тот же Катков смастерил приспособление для трикотажных машин, это тебе было не известно. Иначе бы ты, как и Кудрявцева, сделал вывод: вряд ли человек, сохранивший государству сотни тысяч рублей, станет обкрадывать его. Так же и с Викторовым. Ты видел в нем только скрягу, который курит дешевые сигареты и копит деньги. А о том, что супруги Викторовы взяли из детдома двоих детей погибших фронтовиков и воспитали их достойными гражданами, этого ты тоже не знал. А вот Лукин — как уж я ни старался найти в его жизни поступок хороший, полезный для общества, — ничего не нашел. Конечно, теория моя не очень хитрая, я мог и ошибиться насчет Лукина, но, как видишь, Малыш подтвердил мои подозрения…
Данилов внезапно умолк, потому что Малыш вдруг остановился и навострил уши. От проходной будки спешил шофер Ивана Владимировича. Сапоги его стучали по асфальту; он искал глазами Данилова, рукой прикрывая лицо от бьющего из-за деревьев солнца.
Солнце может светить вовсю, проникая в широкие окна цехов, где трудятся люди; ветерок шелестеть листвой, распространяя прохладу… Впрочем, об этом мы прочли уже в начале рассказа.
И. Росоховатский
СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
Рассказ
Я играл в шашки с майором Котловским на веранде дома отдыха.
Котловский щелкнул пальцами, взглянул на меня, а я — на шашечную доску. Две дамки противника угрожали моим уцелевшим шашкам с флангов.
— Сдаюсь, Семен Игнатьевич.
— А сдаетесь напрасно, — сказал Семен Игнатьевич, увидев, что я собираюсь уйти. — Один интересный случай из моей практики вспомнился. Если бы тогда не дрался до последнего, быть бы беде. — Он лукаво прищурился. — Ну, так и быть, друг мой, идите, буду «Американскую трагедию» дочитывать.
С безразличным видом Котловский начал собирать в коробку шашки. Он хорошо знал: теперь я на шаг не отойду от него, пока не расскажет о случае, «когда надо драться до конца». Такая возможность мне представлялась очень редко. Майор не любил рассказывать о себе, но не выносил одиночества и иногда пускал в ход подобную приманку, чтобы я побыл с ним подольше.
Удобнее усевшись в раскладном кресле, я сказал, что никуда и не думал идти, что ноги устали после прогулки в лес.
Семен Игнатьевич пригладил рукой волосы, зажег папиросу.
— Это рассказ о судьбе человека, — медленно начал он. — Иногда она проста и ясна, а иногда…
В один из летних дней тысяча девятьсот сорок пятого года майору Котловскому позвонили из штаба саперного батальона. Семен Игнатьевич, внимательно выслушав сообщение, сказал в трубку: «Выезжаю».
Через пятнадцать минут майор уже входил в одноэтажное здание с пилястрами и затейливыми барельефами на фасаде, временный особняк какого-то гитлеровского полковника в Румынии. Здесь разместился штаб полка и приданного ему отдельного саперного батальона.
В комнате штаба батальона находились три человека. Двух из них — комбата и заместителя по политчасти — Котловский знал, сидевшую же здесь женщину, сухощавую, с выступающими скулами, видел впервые.
— Это репатриированная из немецкого концлагеря, Софья Сидоровна Покотило, — представил ему незнакомку комбат. Он рассказал майору о том, как Софья Покотило очутилась здесь.
…Поезд с освобожденными из фашистской каторги, направлявшийся на родину через этот небольшой румынский городок, подошел к перрону. Из вагонов высыпали женщины: русские, украинки, белоруски, молдаванки. Их встречали советские солдаты, расспрашивали: кто они, откуда? У многих были угнаны в Германию родные, близкие люди. Тут же, на перроне, происходили волнующие встречи. Внезапно одна из женщин подбежала к сержанту строительного батальона, Никите Львовичу Дубняку, и закричала, обращаясь к солдатам: «Как он осмелился прийти сюда, ирод! Я расскажу вам, кто он такой!»
Солдаты наблюдали за Дубняком в эту минуту. Он вздрогнул, лицо перекосилось…