Выбрать главу

— Что же знаете вы о гражданине Дубняке? — спросил майор у женщины и подпер рукой подбородок, собираясь слушать.

— Знаю немного… Но, думается, достаточно. Видела его несколько раз в полицейской форме вместе с гестаповцами. Он отправлял наших девушек на работу, на каторгу в Германию. Тогда его фамилия была Степчак, а должность — заместитель начальника полиции. Он помогал фашистам, может быть, сотни наших людей заму­чил… — Женщина тяжело вздохнула, и в ее удлиненных, похожих на миндалины глазах вспыхнула ненависть.

— Вы не ошиблись? — спросил майор.

— Не сомневайтесь, товарищ майор, у меня память цепкая. Ручаюсь: Степчак и Дубняк — одно и то же лицо.

Рассказав все, что знала, женщина ушла. Котловский попросил комбата вызвать Дубняка.

Сержант Никита Львович Дубняк оказался высоким, ладно скроенным че­ловеком с пышным русым чубом. Гимнастерка его была выстирана, вы­гла­же­на, аккуратно заправлена под пояс.

Майор предложил ему стул и, по старой привычке, начал в упор его раз­гля­дывать.

Никита Львович смутился. Кровь бросилась ему в лицо, но взгляд май­о­ра он выдержал, глаз не отвел.

— Расскажите о себе полностью, связно, по порядку, — сказал майор, не сводя с него взгляда.

Дубняк стал рассказывать. Котловский отметил про себя, что интонация его речи была такой, словно он уже не раз рассказывал все это.

— Я родился в Полтаве, в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Батька до революции имел магазин, торговал. Детей, кроме меня, в семье не было. Магазин батькин потом прогорел, уже при советской власти. Батька нагрубил в горсовете, кого-то уда­рил. Его выслали… Я остался с матерью. Слесарил в мастерских. Потом переехали в село. Там я кузнецом был в колхозе, там нас и застала война. Выехать не успели. Я ушел в партизанский отряд. Освоил специальность подрывника.

Однажды вызвал меня товарищ Сергей и говорит: «Решили использовать тебя в другом деле. Очень уж биография твоя подходящая. Будешь жить в селе. Фашисты как раз набирают в полицию. Пойдешь и ты. Будешь служить. Только не немцам, а нам».

— Кто такой товарищ Сергей? — спросил Котловский.

— А я разве не говорил? — удивился Дубняк. — Голова колхоза нашего. Он в командирах у партизан ходил. Иван Сергеевич звали, а в партизанах — «товарищ Сергей».

Вот я и попал на службу в полицию. Узнавал про эшелоны с бое­при­па­са­ми, про солдатские эшелоны. Передавал сведения партизанам. Они те поезда — под откос Помогал освобождать наших людей из тюрьмы. Фамилий их не при­помню. Жаль. Теперь бы пригодились…

Так и жили… Начальником гестапо у нас был эсэсовец, унтер-штурм­фю­рер Вейс. Однажды он вызвал меня и сказал, чтоб я ехал с ним в Западную Ук­раину. Там отряды Сабурова немцам сильно дошкуляли. Товарищ Сергей при­казал ехать и там связался с партизанами. Товарищ Сергей — партийный че­ловек. Раз приказал, — значит, нужно. Я и поехал.

В Западной связаться с партизанами не удалось. Делал в одиночку, что мог. Однажды партизана фашисты поймали, допрашивали. Его в каменный под­вал посадили. Вечером повесить должны были. А он стонет на холодном по­лу и все-таки пытается петь «Орленка»; песня есть такая, душевная.

Как сейчас помню: двор там небольшой, мощеный. Подвал — в двух­этаж­ном доме. Я часового хотел бесшумно снять — не вышло. Он от ножа увер­нулся, винтовку с перепугу бросил и через двор — к воротам ко­мен­да­ту­ры. Я выстрелил — мимо. Он как раз около дерева пробегал. Второй пулей сшиб его. Засов отодвинул, партизана вы­пустил. И сам с ним удрал. За нами по­гнались.

Пришлось убегать в разные стороны. Я спрятался на окраине в сарае. Что делать? Товарища Сергея вспомнил. Вернулся к Вейсу, сказал, что преследовал партизана. Хорошо, что никто меня во дворе не приме­тил.

Мне удалось узнать у Вейса, что есть особое задание. Один из предателей, Золотоверхий, проник в расположение какого-то небольшого партизанского отряда. Он составил план партизанского лагеря и принес его Вейсу. Гестаповец собирался ехать к начальству с планом. Предстояла операция против партизан.

Я зашел с Вейсом в здание гестапо. На письменном столе унтер-штурмфюрер разложил план. Мне было ясно одно: план нужно уничтожить. Раздумывать было некогда. Перед глазами мельтешил тощий затылок Вейса с жесткими рыжими волосами.

Я убил унтер-штурмфюрера ножом — с первого удара, как обучили гестаповцы. План разорвал и бросил в печку. Надо было удирать. Но ведь остался Золотоверхий. Он может составить новый план, он поведет карательный отряд. Я вышел из кабинета Вейса и сказал часовому, что господин унтер-штурмфюрер просит Золотоверхого зайти к нему. Когда предатель вошел в кабинет, я накинул ему на голову одеяло с кровати Вейса. Она стояла там же, в кабинете. И через одеяло ударил его но­жом… — Дубняк помедлил и, словно упрекая себя в чем-то, сказал: — Вот рассказываю вам об этом, и на словах все так просто и легко. Вроде я богатырь какой-то, неустрашимый. А тогда на деле все совсем не так легко получалось. Золотоверхий крепкий, чертяка, был. Если бы не внезапность нападения, не знаю, как бы я справился с ним. И так памятную отметину за ухом ношу.

Сами понимаете, тут уже о дальнейшей службе в полиции и думать не приходилось. В общем, удалось бежать. Пробрался через линию фронта, встретил наши части и остался в саперном батальоне. Когда мы проходили через Полтавщину, я узнал, что товарищ Сергей и его заместитель — единственные люди, знавшие правду обо мне, погибли в бою.

Дубняк невесело улыбнулся и опустил голову. За ухом, плохо заросший волосами, виднелся шрам.

— Как видите, — сказал он, — доказать, кем я был тогда на самом деле, невозможно. Решайте сами- верить мне или нет.

Майор сказал Дубняку, что он может пока быть свободным. На следующий день Семен Игнатьевич выехал в Полтаву.

II

Поезд шел по знакомым плодородным землям. Мелькали кирпичные домики в зелени деревьев, полосатые шлагбаумы.

Земля была укрыта, словно кружевной накидкой, белой кипенью цветущих садов. Белое, зеленое, голубое…

Семен Игнатьевич лежал на верхней полке и смотрел в окно. Радовался весне и думал о судьбе человека, о судьбе Никиты Дубняка, который ждет решения своей участи.

Что-то в лице Дубняка, в его манере говорить пробуждало в майоре сочувствие и одновременно настораживало. Котловский привык не доверять первому впечатлению. Все решают факты, а пока они не голосуют ни за, ни против. Да, собственно говоря, фактов и нет. Где их искать? В лесах, где действовали партизанские отряды, в сейфах ли с пожелтевшими от времени архивами, среди людей? Но где бы они ни были, их надо найти.

Город начался с садов и маленьких белых домиков. Паровоз протяжно загудел у семафора, замедлил ход. Показался вок­зал.

Семен Игнатьевич взял свой небольшой «следственный чемодан» и одним из первых вышел на перрон. Сел в такси и поехал в городское управление милиции.

Через несколько часов Котловский убедился, что по крайней мере начало рассказа Дубняка соответствует действительности. Не оставлял сомнения и тот факт, что отряд товарища Сергея существовал, был выслежен и что часть партизан истребили фашисты. Погибли также товарищ Сергей и его заместитель.

В тот же день Котловский прибыл в село, где жил Никита Дубняк.

В разговоре с председателем сельсовета было установлено, что Никита Львович Дубняк до войны работал в колхозе кузнецом, и работал неплохо. Велики же были возмущение и ненависть односельчан, когда он появился в форме полицейского рядом с гестаповцами.

На вопрос о том, как вел себя Дубняк, председатель сельсовета коротко и недвусмысленно заявил: «С волками жил, по-волчьи выл. Вы у соседки спросите. Она расскажет».

Соседка Дубьяков, Одарка Филипповна, встретила майора приветливо, угостила его галушками со сметаной, блинцами.

Как только она поняла, кем интересуется майор, — Начала с причитаниями рассказывать о «лютой зверюке», какой оказался ее сосед. И пил с гестаповцами, и обнимался с ними, и целовался с ихним начальником Вейсом. О зверствах, которые творил сам Дубняк, она ничего не могла сказать, но зато утверждала, что отряд товарища Сергея был окружен фашистами еще до отъезда Дубняка из села, в конце января. Одарка Филипповна сама читала о разгроме партизан в какой-то фашистской листовке.