НА БОРТУ «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА»
Шубин улыбался во сне.
Он спал так безмятежно, будто находился не среди врагов, не на немецкой подводной лодке, а в своем общежитии на Лавенсари. Словно бы вернулся из очередной вылазки в шхеры, сказал несколько слов Князеву, зевнул и… такой богатырский сон сковал его, что он и не слышит, как бегают, суетятся, стучат когтями крысы за стеной.
Не спи, проснись, гвардии старший лейтенант! Тварь опаснее крысы возится сейчас подле твоей койки.
Все же, видно, что-то бодрствовало в нем, как бы стояло на страже. Он вскинулся от ощущения опасности — привычка военного человека.
Нет, крысы на его груди не было. И он проснулся не дома, а в чужой каюте. Враг был рядом. Снизу доносились его прерывистое, со свистом, дыхание, озабоченная воркотня, шорох бумаги.
Шубин сразу овладел собой. У таких людей не бывает вяло-дремотного перехода от сна к бодрствованию. Сознание с места берет предельную скорость.
Минуту или две он лежал с закрытыми глазами, не шевелясь, припоминая: «Я финн, летчик. Сбит в воздушном бою, — мысленно повторял он, как урок. — Подобран немецкой подводной лодкой. Я лейтенант. Меня зовут… Но как же меня зовут?..»
Ему стало жарко, словно он лежал в бане, на верхней полке. Он забыл свою финскую фамилию.
Имя, кажется, Аксель. Да, Аксель. А фамилия? Ринен?.. Мякинен?..
Нет, ни к чему напрягать память. Будь что будет! Надо, как всегда, идти навстречу опасности, ни на секунду не позволяя себе поддаваться панике.
Переборки и подволок чуть заметно подрагивали. Значит, подводная лодка двигалась, хоть и не очень быстро.
Шубин свесил голову с верхней койки. Он увидел спину и затылок человека, который сидел на корточках у раскрытого парусинового чемодана и копался в нем.
— Все потонут, все, — явственно произнес человек. — Он разговаривал сам с собой. — И командир потонет, и Руди, и Гейнц. А я — нет!.. — Он негромко хихикнул, потом вытащил из-под белья пачку каких-то разноцветных бумажек и, шелестя ими, принялся перелистывать. — Но где же мой Пиллау? — сердито спросил он.
Шубин кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание.
Человек поднял голову. У него было одутловатое, невыразительное, словно бы сонное лицо. Под глазами висели мешки, щеки тряслись, как студень. Шею обматывал пестрый шарф.
— Вы, наверное, здешний штурман? — спросил Шубин. — Извините, я занял вашу койку.
Человек в пестром шарфе, не вставая с корточек, продолжал разглядывать Шубина.
— Нет, я не штурман, — сказал он наконец. — Я механик.
— А сколько времени сейчас, не можете сказать?
— Могу. Семнадцать сорок пять. Вы проспали почти восемь часов.
Восемь? Но ведь через шесть часов подводная лодка должна была подойти к берегу?
Шубин поспешно соскочил с койки.
— Я вижу, вам не терпится обняться с друзьями, — так же вяло заметил механик. — Не торопитесь. У вас еще есть время. Мы даже не подошли к опушке шхер.
Вот как! Стараясь не выдать своего волнения, Шубин отвернулся к маленькому зеркалу, вделанному в переборку, и, сняв с полочки гребешок, начал неторопливо причесываться. При этом он даже пытался насвистывать. Почему-то вспомнился тот однообразный мотив, который исполнял на губной гармошке меланхолик в шхерах.
Механик оживился.
— О, «Ауфвидерзеен»! Песенка гамбургских моряков. Вы бывали в Гамбурге?
— Только один раз, — осторожно сказал Шубин.
— «Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен»,[9] — покачивая головой, негромко пропел механик. Потом сказал: — Хороший город Гамбург! Давно были там?
— До войны.
— Мой родной город. Я жил недалеко от Аймсбюттеля.
Шубин поежился. Это было некстати. Он никогда не бывал в Гамбурге.
Механик неожиданно подмигнул:
— Натерпелись страху, а? Я так и думал. Вам бы не выдержать шторма, если бы не мы…
Шубин с опаской присел на нижнюю койку. Только бы немец не стал расспрашивать его о Гамбурге, о котором он имел самое туманное представление. Но механик отвернулся и снова принялся рыться в чемодане, бормоча себе под нос:
— Пиллау, Пиллау, где же этот Пиллау?
Но вот «Пиллау» нашелся. Механик разогнул спину. Нелепая гримаса поползла по отдутловатому, бледному лицу, безобразно искажая его. Это была улыбка.
— Случись такое со мной, как с вами, — объявил он, — я бы нипочем не боялся!
— Да что вы?
— Уж будьте уверены. Что мне море, волны, шторм! Чувствовал бы себя, как дома в ванне.