Что делать? Не может же он стоять за спиной фашиста и спокойно наблюдать, как тот будет топить наши корабли! Он, Шубин, останется в стороне во время боя?
Он украдкой огляделся.
Нет, вмешается в этот бой и отведет удар на себя!
В комплекте аварийных инструментов большой гаечный ключ. Сгодится! Шубин найдет ему новое, неожиданное применение.
Сдернет с подставки и командира лодки — по затылку! Так начать! Дальше будет видно.
Главное — внезапность нападения! В отсеке тесно, все стоят впритык. Рулевым не бросить рулей. А пока прибегут из других отсеков, конвой успеет уйти. Ценой своей жизни Шубин сорвет атаку.
Он понял это сразу, едва лишь командир оттолкнул его от перископа. А для Шубина понять означало решить. Он никогда не колебался в своих решениях.
Никто не смотрел на него. О финском летчике — «консультанте» забыли.
Потихоньку разминая пальцы опущенных рук, он отступил на шаг от командира подводной лодки. «Надо размахнуться, — прикидывал он. — Удар будет сильнее».
Не видел уже ни людей, ни приборов. Ничего не видел вокруг, кроме этого неподвижного, заросшего волосами затылка. Крахмальный воротничок подчеркивал его багровый цвет, резкие морщины пересекали во всех направлениях.
Шубин будто оглох. Ничего не слышал: ни приглушенных голосов, ни тиканья приборов. Слух был настроен на одно слово: «Товсь!» Следующей команды: «Залп!» — подводник бы не успел произнести.
Но подводник не сказал «товсь!»
Он стремительно поднялся. Нижняя губа его тряслась, глаза были совсем белыми от ярости.
— Рудольф, координаты встречи в журнал! Франц, продолжать наблюдение! — Дергая головой, он выскочил из отсека.
Офицеры понимающе переглянулись.
— Третий год не может привыкнуть! — сочувственно сказал Рудольф.
— Я тоже не могу. Такой куш! Только поманил, раздразнил и…
Франц сел к перископу, поерзал, устраиваясь поудобнее, бросил через плечо:
— Рассыльный, проводить пассажира в кают-компанию!
— Через двадцать минут будет ужин, — учтиво пояснил Рудольф.
Он с удивлением смотрел на Шубина:
— Но что с вами? Вам плохо?.. Рассыльный, поддержи его под руку!
— Не надо.
— Как хотите. Ужин, несомненно, пойдет вам на пользу.
Шубин не был уверен в этом. Ноги его не шли. Наступила реакция после нервного подъема.
Ну что ж! Не таким, стало быть, будет его последний бой! Не в тесноте вражеской подводной лодки. Не в дикой свалке на железном полу.
С помощью матроса он с трудом вышел из отсека, тяжело, прерывисто дыша. Комбинезон противно прилипал к спине, мокрой от пота.
На полпути к кают-компании послышались ему звуки музыки. Он удивился и замедлил шаги. Дверь в одну из кают была приоткрыта. Шубин увидел командира, который полулежал в кресле, откинув голову.
— Наш гость? — окликнул он, не меняя положения. — Войдите!
Второй раз за этот день переступил Шубин комингс командирской каюты. Сейчас мог получше рассмотреть ее.
Знакомые подводники, рассказывая ему о тесноте своих помещений, не очень, впрочем, жаловались на это. «А зачем нам хоромы? — говорили они. — Было бы где голову приклонить. Сменился с вахты, пришел в свою выгородку, упал плашмя на койку, и квит! Спи себе, прорабатывай задание командования за номером 6НС — непробудный сон шесть часов!»
Но эта каюта выглядела гораздо более обжитой. Заметно было желание создать какой-то уют. На подрагивающей переборке висели акварели, в углу громоздились книги.
Приглядевшись к портрету Гитлера, Шубин обнаружил, что его пересекала размашистая надпись — вероятно, дарственная.
На койке стоял маленький портативный патефон. Регулятор громкости был повернут почти до отказа — музыка была едва слышна.
— Перебираю пластинки, — сказал немец. — Мой лучший отдых. Садитесь, прошу вас!
Жестом он отпустил рассыльного.
— Пластинок у меня немного, — продолжал подводник, освобождая табуретку для Шубина. — Зато, смею думать, отборные. Есть Вагнер, Бах, Гендель. Из иностранцев — Сибелиус. Кстати, я всегда удивлялся, — прибавил он с оттенком презрения, — как это вы, финны, народ дровосеков, дали миру такого изысканного композитора.
Он бережно переменил иголку и повернулся к Шубину. Сейчас он был совсем другим, чем на центральном посту, — каким-то очень тихим, умиротворенным.
— Для Баха всегда меняю иголки, — пояснил он. — О! Эти протяжные, могучие аккорды! Они разглаживают морщины не только на лице — на душе! Вслушайтесь. Как хорошо, не правда ли?